Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

Он увидел, как висящая на нитях земля дрогнула. Несколько нитей порвалось. Земля провалилась ниже и повисла над самой магмой, в которой открывались кипящие ямы, лопались пузыри и взлетали черные длинные брызги, словно чьи-то жадные руки хотели схватить землю и утянуть в бездну. Вся земля была охвачена мрачной тенью, только маковка ее продолжала светиться, как светится в вечерних горах последняя вершина, перед тем, как погаснуть.

Отец Павел своей молитвой старался укрепить оставшиеся нити. Звал на помощь мученицу, сокрушаясь, что она не идет.

На пустыре, в ангаре, окруженном свалкой металлолома, грудами строительных отбросов, сгнившими корпусами автомобилей, Мальтус разговаривал с бандитом Бациллой и его приспешником, рыжеволосым Петрухой, что разбирал на запчасти угнанные автомобили. Мальтус сидел, поигрывая перстнями на пальцах, а Бацилла и Петруха стояли перед ним. Бацилла, рассеянно слушая, раскрыл рот, полный металлических зубов. Переломанный, провалившийся нос, впалые щеки, голый череп делали его лицо похожим на маску смерти. Петруха, ярко-рыжий, в веснушках, с розовыми ушами и зелеными кошачьими глазами, был, напротив, исполнен жизненных соков, веселого азарта, топтался, выражая нетерпение и желание действовать.

— Возьмете две канистры с бензином. Два запала с глицерином и марганцем. Подъедите к дому престарелых не раньше трех ночи, когда старые тараканы все будут спать. Дом польете с торцов, вход не трогайте, пусть старики выбираются. Дождитесь, когда дом загорится, и только тогда уходите. Вот вам деньги. Остальное получите, когда увижу в газете сообщение о пожаре, — Мальтус протянул обоим пачки долларов, перетянутые цветными резиночками.

— Вы, Владимир Генрихович, из нас поджигателей делаете. В людей ради вас стреляли. Электричеством их ради вас пытали. Девушек, чтобы вам угодить, насиловали. А теперь вот пожар устроим. За это можно и побольше платить, я так понимаю, — Бацилла засовывал деньги в карман, недовольно скалясь на Мальтуса.

— А тебе же людей мучить и девок насиловать — одно удовольствие. Ты мне еще должен за это, — рассмеялся Мальтус, — Когда мы с тобой познакомились, ты был мелкой сявкой. А теперь ты бандит высокой квалификации. Тебе можно диплом выдавать.

— Знаю ваш диплом. Мне — нары, вам — Канары.

— Не ворчи, Бацилла, рано состаришься, — Мальтус похохатывал, видя раздражение Бациллы. Мановением пальцев выпроваживал обоих из ангара. Набирал кнопочки мобильного телефона.

Бацилла и Петруха уложили в багажник джипа две канистры с бензином. Спрятали в карманах запалы, состоящие из коробочек с порошком марганца и стеклянных капсул с глицерином. При поджоге капсула разбивалась, глицерин смешивался с порошком, и химическая реакция приводила к раскаленной вспышке.

— А может, нам его убить? — спросил Бацилла, садясь за руль.

— Кого? — изумленно спросил Петруха.

— Да Мальтуса, гниду. Вот увидишь, он нас подставит. Сам куда-нибудь в Испанию махнет, а за нами менты придут.

— Не базарь, Бацилла. Кто мы с тобой без Владимира Генриховича? Воры — придурки, а он — гений. За ним ходи и записывай.

— Взять у него деньги, а самого прибить, — продолжал Бацилла.

— А где он деньги держит? — поинтересовался Петруха, — Небось, в банке?

— Часть в банке, а часть в офисе, в кабинете. У него есть сейф за картиной. Я код подсмотрел.

— Ты, Бацилла, сделай, что тебе поручили. А он тебя не обидит.

Ночью они выехали из города и покатили по трассе, безлюдной в эту глухую темень. Лишь в спящих деревнях на обочине вспыхивали золотые глаза кошек, и белым фосфором загорались дорожные знаки.

Достигли развилки, откуда в лес уходила дорога, ведущая к дому престарелых. Оставили машину поодаль и, захватив канистры, пешком шли сквозь деревья, пока стволы ни расступились, тускло блеснула Волга, и среди ртутного свечения реки возник черный горбатый дом. Окна были погашены. Не было ни звука. Но в сырой ночи странно ощущалась притаившаяся в доме жизнь. Бацилла и Петруха обогнули дом стороной, вышли к Волге и смотрели в литую недвижность ночной реки, словно в ней под темным небом струился свет. По реке шла баржа, слабо доносился шум двигателя. Рубка отражалась скользящим желтым огнем.

— Местечко выбрал знатное. Коттеджи построит, миллионы грести будет, — произнес Бацилла, поднимая канистру и направляясь к дому. Перед домом была разбита клумба. Сладко пахли невидимые табаки. Смутно темнела какая-то скульптура, — ни то медведь, ни то лев.

— Ты с того конца, я с этого, — командовал Бацилла, отсылая Петруху к торцу дома, втягивая ноздрями холодный воздух с запахами табаков, сырой земли и ветхого дерева. Дом был двухэтажный, деревянный, обшитый старым тесом. Петруха лил бензин на деревянную обшивку, на обнажившиеся кое-где венцы. Бацилла плескал бензин из канистры, мелко переступая, двигаясь вдоль фасада. Добрался до входа. Подумал и вылил остатки бензина на деревянную дверь. Еще постоял, увидел прислоненный к стене лом, взял его и подпер снаружи дверь. Запах табаков мешался с едким запахом бензина, и стоя у дома, Бацилла видел, как удаляется по Волге размытый огонь баржи.

— Давай самопалы клади, — шепотом прошипел Бацилла. Достал коробок с марганцем, сломал стеклянную капсулу и приклеил устройство к стене отрезком скотча. Они отбежали в заросли и ждали, пока ни увидели две, почти одновременно сверкнувшие вспышки. Бензин, пропитавший стены, жарко вспыхнул. Озарился дом, цветочная клумба, бетонная скульптура медведя, приподнявшего одну лапу.

— Теперь здесь будет много жарева. Жаль, мясо костлявое, — засмеялся Бацилла. Его освещенное лицо было белым и костяным, в глубоких глазницах бешено круглились глаза, золотые зубы блестели, — Сматываемся отсюда, пока старички поджариваются.

Они добрались до машины и погнали обратно в город, и обочины мерцали зеленью кошачьих глаз.

Деревянный дом горел жарко, со всех углов. Пламя врывалось в коридоры, охватывало потолки и полы, струилось по обоям, вскакивало на кровати, где спали старики. Они просыпались, сипели от дыма, отбивались руками от огня. Колотились в дверь, которая не поддавалась. Семенили по коридорам, сталкивались, натыкались на пламя. Те, кто не мог ходить, ползли, охваченные огнем. Другие раскрывали окна и выпадали, ударяясь о землю, лежали недвижно, в дымящей одежде. Старые муж и жена, парализованные, жившие в одной комнате, старались подняться:

— Тоня, где же ты? Приди, помоги!

— Не могу, Тимоша. Ноги не слушают. Давай прощаться.

Глубокий старик, ветеран, воевавший под Курском и горевший в танке, очнулся среди огня. В его голове все путалось. Ему казалось, что он снова в горящей «тридцать четверке», дымится комбинезон и танковый шлем, и он поднимает снаряд, как младенца, загоняет в казенник и хрипло кричит: «Огонь!»