Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— Какого парня?

— Которого он избил. У него химический завод.

— Очень интересно.

— Он производит санитарно-гигиенические ароматизаторы.

— Что производит?

— Санитарные ароматизаторы. Или вы не знаете, что такое ароматизаторы? Такие голубые и зеленые кубики, которые подвешиваются к унитазам. Они устраняют дурной запах и распространяют аромат лаванды. Или фиалки. Или лимона, или хвои. Даже ландыша.

— Вы выпили?

— Абсолютно трезва. Это случилось во Франкфурте. А я в Любеке, — она заговорила торопливее. — Хансен производит еще и парадихлорбензоловые таблетки, обеспечивающие гигиену покойника в гробу.

— Что?!

Голос Валери зазвучал преувеличенно четко.

— Есть такие таблетки, тоже для ароматизации. На один гроб требуется около 200 граммов. Только в ФРГ ежегодно умирают семьсот тысяч человек. Примерно десять процентов их сжигаются в тридцати крематориях. Парадихлорбензол делает органы обоняния нечувствительными к запахам, однако не устраняет зловония.

— Послушайте…

— И только часть крематориев оснащена примитивными фильтрами. При сжигании трупов выделяются диоксины и фураны, и попадают в атмосферу. А Хилмар Хансен сделал из этой отравы ходовой товар. Диоксины, выделяющиеся при сжигании трупов, способствуют осаживанию парадихлорбензола в жировых тканях людей. А еще дым крематориев содержит кадмий.

— Фрау Рот, мне это уже надоело!

— Именно кадмий! Почки пожилых людей — настоящие склады кадмия.

— Хватит, — рявкнул Гиллес. — Я сыт этим по горло.

— Так, значит, вы не приедете и не напишете об этом?

— Нет.

— Хорошо. Тогда произойдет кое-что другое. И вы будете вынуждены приехать.

— Доброй ночи, фрау Рот.

Гиллес повесил трубку и направился в бар. Гордон и месье Ольтрамар молча смотрели на него.

— Ну? — спросил, наконец, летчик. — Кто это был?

— Та ненормальная. Валери Рот.

— Что случилось?

— Ничего. Абсолютно ничего, — ответил Филипп Гиллес и сел. — Я бы с удовольствием выпил чего-нибудь.

Холодным утром 1944 года в седьмом часу утра женщина средних лет ехала в вагоне поезда по берлинской окружной железной дороге на Сименштадт. Было еще темно. Окна закрашены черной краской, а лампы в полнакала едва мерцали, — из-за авианалетов союзников. Вагон был переполнен бледными, измученными людьми, и женщине пришлось всю дорогу стоять. Впрочем, она стояла бы и в том случае, если бы вагон был совсем пустым — ей запрещалось садиться. Она была так называемой «защищенной еврейкой»: ее защищал брак с мужчиной-«арийцем». Но ей приходилось работать и носить на пальто нашитую шестиконечную звезду из желтой ткани, в центре которой черными буквами было написано JUDE — «еврейка».

Женщина выглядела больной. Она вцепилась в свисавшую с потолка петлю, но все равно на поворотах ее мотало из стороны в сторону.

Рабочий в кожаной куртке и защитной каске, с черной повязкой, прикрывавшей правый глаз, поднялся и обратился к женщине:

— Садись-ка, падающая звездочка.

— Вы очень добры, но я не имею права сидеть, — тихо ответила та. — Это запрещено.

— Да плюнь ты на них, — хмыкнул рабочий. — Это было мое место, а теперь твое. Я так думаю, что никто не против.

— Еврейка… — начал было сидевший рядом низкорослый мужчина, но его тут же перебил солдат, судя по всему, приехавший на побывку:

— Заткни-ка пасть, приятель, а то сам встанешь.

И обратился к женщине:

— Садитесь, фрау. Или вас надо умолять?

Еврейка села и тихонько заплакала.

Через несколько остановок одноглазый рабочий вышел. Через пару минут его догнал солдат и протянул руку:

— Оскар Красцански. Вот мой адрес. Никогда не знаешь, что тебя ждет.

Он сунул одноглазому кусок газеты с неровно нацарапанными на полях буквами.

— Спасибо. Меня зовут Карл Букатц. Увы, не могу дать тебе свой адрес, дружище. Мой дом разбомбили. Живу, где придется.

— Там, на газете, еще и адрес моей тетки. Она живет в Хазенхайдене. Как-нибудь отыщешь.

— Постараюсь, — ответил Карл. — Снова на фронт?

— Да.

— Удачи. Скоро подохнут, собаки!

— Боюсь, что не так уж скоро, — ответил Оскар. — Когда война закончится, приходи в шесть часов вечера в пивную к Харатку.

Они пожали друг другу руки и разошлись по своим делам, в холод и мрак зимнего утра…

«Идиотизм», — думала адвокат Мириам Гольдштайн, маленькая хрупкая женщина со светлыми волосами, уложенными в пышную прическу. Мэтр Гольдштайн сидела в аэробусе, четверть часа назад вылетевшим из Франкфурта в Женеву.

«Все это — полный идиотизм. Эта поездка в Женеву, и местечко Шато-де-Оекс, и поиски этого человека по имени Филипп Гиллес, которыми я занимаюсь уже шесть лет, — думала Мириам, поправляя белые манжеты голубого летнего костюма. — С чего все началось? С рассказа той „защищенной еврейки“, ехавшей холодным утром 1944 года в Сименштадт на работу, об Оскаре Красцански и о Карле Букатце, который уступил ей свое место в вагоне со словами: „Садись-ка, падающая звездочка“. Давно умерли и Оскар, и Карл, и та „защищенная еврейка“. Но я еще жива, и я помню об этом, и еще о многом. И никакой это не идиотизм, а нормальное и даже закономерное явление. Все имеет свой смысл. Ни одно событие в мире не происходит без смысла».

Снаружи сияло яркое летнее небо. Занавески на многих иллюминаторах были отдернуты. Негромко шумели двигатели.

В 1982 году я была на первом приеме, который давал генеральный консул США, вспоминала Мириам Гольдштайн. До этого мне приходилось бывать в Берлине лишь дважды. А в третий раз я и познакомилась с миссис Беллами, пожилой, но еще красивой дамой, и ее мужем Георгом, хирургом американского гарнизона. И это тоже было предопределено свыше, и не могло не случиться.

В тот же вечер после банкета миссис Беллами подошла к адвокату.

— Извините, мэтр Гольдштайн, — по-немецки она говорила бегло. — Ваше имя Мириам?

— Да.

— Вы выросли в Гамбурге?

Вокруг толпились и переговаривались гости, играла негромкая музыка. Миссис Беллами потянула Мириам за собой в дальний угол.

— Да, в Гамбурге, — немного запоздало ответила Мириам и почувствовала, что волнуется.

— У вашего отца была там солидная адвокатская практика, не так ли?

— Да, — Мириам начала нервничать. — Откуда вам все это известно, миссис Беллами?

— Я хорошо знала вашего отца.

До сих пор Мириам Гольдштайн была уверена, что ее отец погиб в концентрационном лагере. С 1941 года о нем не было известно ничего. После окончания войны она долго искала его, но не нашла. И вот теперь…

— Когда? — дрогнувшим голосом спросила Мириам. — Когда вы знали моего отца, миссис Беллами?

— В 1952 году я встретилась с ним впервые, — ответила женщина. — Потом мы виделись часто. Он разыскивал вас, фрау Гольдштайн. Много лет он искал вас в Берлине.