Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— Великолепно, — отозвалась Валери Рот.

— Я тоже так считаю, — сказал Марвин.

Сюзанна, подумал он, если ты об этом услышишь, или прочтешь, или, наконец, увидишь, — может быть, тогда ты вернешься ко мне? Ах, Сюзанна.

— Пока не знаю, будем ли мы снимать фильмы, каждый, как отдельную самостоятельную ленту, и показывать по отдельности, или документальный сериал. Но для того, чтобы люди изменили свои взгляды, франкфуртскому телевидению требуется один такой фильм в день. С ума сойти! Надо полагать, фильмы будут покупать и за границей. Это же темища! Заинтересовались уже четырнадцать стран! Нет никаких проблем с финансированием. Вы тоже летите, Филипп. Писать комментарии к каждой части. Не смотрите на меня так! Вечно они ломаются, эти творческие люди! Дружище Филипп, я уже продал тебя телевидению Франкфурта. Все вместе составляем целый пакет документов. Наступает время, когда о вас услышат вновь! Десять лет вы ничего не писали. Вы можете оправдаться перед Господом Богом? Зачем он подарил вам жизнь? Чтобы вы сидели в своем задрипанном гнезде в Швейцарии? О чем хорошем вы будете рассказывать, когда предстанете перед Всевышним? «Не для этого я дал тебе жизнь, Филипп Гиллес, — скажет он, — не для этого!» Вы провинились, Филипп! Как он смотрит на меня! Не правда ли, он очень мил? Ах, как я люблю его! Так везет всего лишь раз в жизни. И не повторяется. Итак, подписываем договора.

— Господин Циннер, — мягко сказала Мириам Гольдштайн.

— Да, глубокоуважаемая?

— Вы всегда так работаете?

— Всегда. А почему вы спрашиваете?

— Потому что это не соответствует моему стилю работы.

— Что значит — не соответствует? Что вы имеете в виду?

— Я адвокат.

— И что же? В чем проблема?

— Я хочу прочитать договор. Для этого мне необходимо время.

Йошка не смутился ни на мгновение.

— Само собой разумеется, фрау доктор. Все будет так, как вы пожелаете. Вот, любуйтесь, пожалуйста. Снимаю шляпу. Серьезно. Хотите проверить? Да пожалуйста! Значит, завтра я не лечу в Голливуд. Голливуд может подождать. Есть дела поважнее. Мы будем сидеть вместе и просматривать договора — строчку за строчкой. То, что вам не понравится, будет изменено. Я знаю, какой проект у нас будет. И что от него зависит. Более важного проекта не будет никогда. Я уже все знаю, дорогая фрау доктор. Взгляните на доктора Марвина, господина Боллинга, фрау Рот. Увлечены все.

Зазвонил телефон. Мириам сняла трубку.

— Фрау доктор Гольдштайн, — раздался в трубке женский голос, прежде чем она ответила, — здесь внизу находятся три человека. Месье и мадам Виртран и мадемуазель Деламар. Я не хочу повторять предыдущую ошибку. Я…

— Попросите, пожалуйста, господ подняться, — сказала Мириам. — Я буду ждать их у лифта.

Она шла длинным коридором через новое здание и потом немного через старое до гобеленов у лифта. Навстречу ей вышли две женщины и мужчина. Мужчина посмотрел на нее и воскликнул:

— Мириам!

— Герард!

Он обнял ее.

— Господи Боже мой, кто убил Маркуса? Какой проклятый…

— Герард…

— Да?

— Умер другой. Марвин жив.

Виртран смотрел на нее, ничего не понимая.

— Жив?

— Да. Он в моем номере.

— Пойдем!

Виртран схватил жену за руку и помчался вперед. Мириам поспешила за ними.

Вторая женщина немного постояла возле лифта, потом неторопливо пошла вслед. У нее были голубые глаза, короткие светлые волосы и нежное лицо с прекрасной кожей. Она была стройной, длинноногой и казалась очень хрупкой. Темно-серая юбка плотно облегала бедра и расширялась книзу. Жакет в мелкую клетку с черным кантом на воротнике, обшлагах и на прорези карманов был застегнут на все пуговицы. Строгий облик дополняли черные туфли и темно-серые чулки.

Когда она вошла в номер Мириам Гольдштайн через незакрытую дверь, супруги Виртран все еще обнимали Марвина. Черные волосы Моник были подстрижены по-мальчишески коротко. Она была под стать Герарду — крупному, высокому, узколицему. В его волосах виднелась проседь. Он не переставая шлепал Марвина по спине, а Моник гладила руку Маркуса.

Молодая женщина закрыла за собой дверь в номер и остановилась. Она производила впечатление человека сдержанного и деликатного. Наконец Герард выпустил Марвина из объятий, и тот увидел ее.

— Изабель! Excuse moi! [5] Извините меня (фр.). — Он быстро подошел к ней, обнял за плечи и провел в комнату, что-то негромко говоря по-французски. Слышно было только последнюю фразу: «…alors, ma chere, s'ie te plait!» [6] …ну что ты, дорогая, извини (фр.).

Женщина — воплощение шарма и молодости — обвела всех лучистым взглядом и заговорила по-немецки, бегло, но с небольшим акцентом:

— Меня зовут Изабель Деламар, я секретарь господ Виртран, а также их переводчик. Они говорят по-английски и немного по-немецки, но им приходится много работать и в других странах.

— Откуда вы так хорошо знаете немецкий? — поинтересовался Боллинг, с восхищением смотревший на Изабель.

— Я изучала его, как и другие языки.

— Какие?

— Кроме немецкого еще английский, испанский, португальский и итальянский.

— Черт возьми! — Боллинг даже рот открыл.

Моник Виртран заговорила по-французски. Изабель рассмеялась и покачала головой.

— Mais oui, mais oui, — настаивала Моник.

Изабель смущенно пояснила:

— Мадам Виртран… она очень любезна, но она, конечно, сильно преувеличивает… Она просит… нет, она настаивает, чтобы я сказала, что она и ее муж ни дня не смогли бы проработать без меня. Хотя, конечно, это не соответствует действительности.

— Это соответствует действительности! — воскликнула Моник. — Соответствует!

Все засмеялись. Виртраны подошли к Йошке Циннеру и заговорили с ним по-английски. Затем трое французов побеседовали с Гиллесом на родном языке. Во время этой беседы Гиллес не сводил глаз с Изабель. Казалось, что все происходящее нимало не задевает его, и он находится мыслями где-то очень далеко отсюда.

Было уже совсем поздно. Йошка Циннер представил свой проект чете Виртран и сумел заинтересовать их. Моник сказала, что Маркус должен непременно снять серию, рассказывающую обо всех возможностях экономии энергии, а Герард предложил в помощь свои связи и труды. У них возникали все новые и новые мысли, вопросы и опасения, и Изабель старательно переводила.

Беседа становилась все теплее и дружественнее, и у Гиллеса внезапно появилось ощущение, что все идет именно так, как было много лет тому назад в послевоенном Берлине, в его доме в Грюневальде, когда у них с Линдой собирались актеры и писатели, политики, певцы и художники. Такая же атмосфера дружбы и тепла была сейчас в номере, и Гиллеса переполняли воспоминания. И все же, все же, думал он, здесь есть и нечто другое, совсем другое. То, что он видел и слышал здесь, не было правдой. Это была неправда.