Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

ВТОРОЙ ГОЛОС: Отлично. Пусть так будет. Дальше вы хотели — между нами говоря — срочно получить разработку обогащения урана. Вы хотели завладеть центробежным методом, хотя вам известно, что передача этого изобретения в рамках договора URENKO строжайше запрещена.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: И все-таки он передан нам. Только между нами.

ВТОРОЙ ГОЛОС: Только не нами. Центробежный метод был передан вам не нами, а торговцем оружием Гербертом Энгельбрехтом. Он часто передавал вам то, что вы хотели, и он — это была самая большая заслуга…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС (смеясь): Отдал долг природе, то есть умер. Ясно, это был Энгельбрехт. Пусть земля ему будет пухом!

ВТОРОЙ ГОЛОС: Итак, необходимо утверждать, что центробежный метод вы получили от Энгельбрехта.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС (смеясь от всего сердца): Конечно. От кого же еще?

ВТОРОЙ ГОЛОС: Если бы утверждалось нечто иное, это имело бы для правительства ФРГ политические последствия. Я уже сказал вам, что американцы обвиняют нас в том, будто мы с атомными установками, несмотря на запреты, продали также руководство по использованию поставленного материала в военных целях. Можете ли вы поклясться в том, что у вас нет утечки информации?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Могу.

ВТОРОЙ ГОЛОС: Как у вас дела с вашими атомными противниками? Людьми из движения за мир в нашей стране? Защитниками окружающей среды? Вы знаете доктора Бруно Гонсалеса?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: А что такое с доктором Бруно Гонсалесом?

ВТОРОЙ ГОЛОС: Об этом как раз я спрашиваю у вас! Он работал на бразильское правительство.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: В министерстве экологии. Очень недолго.

ВТОРОЙ ГОЛОС: Гонсалес кажется нам подозрительным. Он в курсе деталей договора?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Нет.

ВТОРОЙ ГОЛОС: Вы в этом абсолютно уверены?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Я… э… считаю, что это исключено. Наши люди обеспечили тогда поставке наивысшую степень секретности. Возможно, Гонсалес что-то подозревает. Предполагать и подозревать он может все, что угодно, даже то, от чего ему весело. Доказательства? У него нет. Исключено!

ВТОРОЙ ГОЛОС: А если все же?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Он в поле зрения наших людей с самого начала. Он ни к чему не получит доступ.

ВТОРОЙ ГОЛОС: А если все же?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: При малейшем намеке на то, что он все-таки… даже при тени такого намека… он будет тотчас же устранен. Но он ничего не знает. Так что вы можете быть совершенно спокойны.

Ритт вновь остановил пленку. Второй аппарат за зеркалом, который записывал разговор в демонстрационном помещении, продолжал работать.

— Ну? — спросил Ритт, переводя взгляд с Марвина на Гонсалеса. — А второй голос? Вы узнали его?

— Боллинг, — сказал Гонсалес, который казался сбитым с толку. — Это был Питер Боллинг.

— Господин Марвин?

— Звучал, как голос Боллинга, — сказал тот.

— Что это значит? — спокойно спросил Дорнхельм. — Это был Боллинг или не Боллинг?

— Да, — сказал Маркус.

Он побледнел и занервничал.

— Господин Марвин! — произнес Дорнхельм. — Господин Гонсалес выглядит уверенным в себе, а вы — неуверенным.

— Нет, — сказал Марвин. — С полной определенностью сказать не могу. Звучит, черт возьми, как голос Боллинга. И все же…

— И все же?

— Ну ты и подлец! — думал Колдуэлл за зеркалом.

— И все же… я… не могу поклясться в этом. Да, это был его голос. Но что-то было… было другим. Я не могу сказать что.

— Хотите прослушать пленку еще раз?

— Это уже все?

— Нет. Разговор продолжается.

— Я… я не могу объяснить, почему не могу с уверенностью сказать: это был голос Боллинга. Я сразу же сделал бы это, если был бы в этом совершенно уверен.

— А будете ли? — улыбнувшись, спросил Дорнхельм. — Как дело пойдет дальше — что за смысл лгать?

— Я давно уже знаю, что при этой поставке был обойден закон.

— Вы это давно уже знаете?

— Послушайте! Я был тем, о чем говорил Боллинг. Это страшно взволновало его… и меня… Мы вместе хотели…

Марвин осекся.

— Что вы хотели вместе? — спросил Ритт.

— Неопровержимо доказать этот скандал. Мы сейчас документируем и другие скандалы, чтобы информировать о них как можно больше людей. Это предполагалось сделать одной из тем для документального сериала. Сейчас Боллинг пропал. Почему? Я этого не знаю. Никто из нас не знает этого.

— Может быть, в дальнейшем он сам хотел режиссировать, — радостно произнес Дорнхельм.

— На самом деле, нет никакого повода для веселья, — зло сказал Марвин. — Его, возможно, нет в живых. А убрали его за то, что он слишком много знал.

— Только, пожалуйста без мелодраматизма, — сказал Дорнхельм.

Марвин почти с ненавистью посмотрел на него.

— Это не мелодрама, господин старший комиссар. Людей убивают за то, что они слишком много знают, не правда ли? Разбирают меня по косточкам. Несчастный служитель тюрьмы предварительного заключения. И моя… — Он прервался, посмотрел в зеркало, обернувшись к невидимому человеку, — …и моя дочь! — закричал он. — Моя дочь. Ей я тоже рассказал об этом. Со мной тоже должны были расправиться, как и с ней, там, в Альтамире, теперь я это знаю точно. Но им это не удалось. Во второй раз. Я живой труп. В следующий раз они попадут в цель. Терпеть неудачу так долго они не будут. Так не бывает…

— Господин Марвин, — сказал Ритт. — Мы только начинаем расследование этого дела. Я разделяю ваш гнев и ваше горе. Все мы. Еще раз, перед тем как начать прослушивать пленку дальше: это был голос Боллинга?

— Он звучал так, — сказал Марвин, — как будто был на самом деле его… Просто не совсем уверен.

— Вы абсолютно уверены, доктор Гонсалес?

— Я абсолютно уверен, господин Ритт.

— Тогда другой вопрос: знали ли вы, что была создана бразильская атомная бомба?

Гонсалес не ответил. Однако кожа его лица, обычно оливкового цвета, стала бледной, как у покойника.

— Вам это было известно, доктор Гонсалес? — спросил Дорнхельм.

Молчание.

— Доктор Гонсалес!

— Нет, — выдавил тот.

— Доктор Гонсалес, — сказал Дорнхельм очень медленно и очень спокойно, — я спрашиваю вас еще раз: знали ли вы о том, что бразильское правительство создало атомную бомбу?

Последовала долгая пауза.

— Да, — произнес Гонсалес.

— Вам это известно? — спросил Ритт.

— Да.

— Но сначала вы сказали, что якобы ничего не знали.

— Я солгал.

— Почему вы солгали?

— Из страха.

— Страха?

— Да, страха. Вы слышали, что сказал Галер: я умру тотчас же, если появится хоть какое-нибудь доказательство того, что я что-то знаю. А что же будет тогда с моей женой и ребенком?

— Никто ничего не узнает, — сказал Ритт. — Успокойтесь, доктор!

За зеркалом Колдуэлл кусал губы. У меня на пленке записано каждое слово, думал он. Я могу дать пленке ход. Она, конечно же, будет использована в качестве вещественного доказательства против Бонна. Будут ли при этом защищать Гонсалеса? Можно было бы сделать это. Будут это делать? Он невиновен? Кто знает правду о Гонсалесе и его жене? Коснется ли меня вновь одно из этих дел, перед которыми я испытываю такой ужас?