Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Зал ожидания встретил ребячьим писком, шумом и духотой. Еле выкроили себе местечко в отдаленном углу. К ногам Станислава прильнул чемодан, на колени легла объемистая узорчатая кошелка. От него не укрылось, насколько устало Оксана откинулась на спинку скамьи. Притомилась, хотя и шла налегке.

— Сильно вымокли?

— Не я, а мое парадное облачение. Простуды не будет, не волнуйтесь, мой друг.

Снова назвала его, казалось бы, окончательно позабытого, другом . Сильно ошеломило, прямо ожгло, когда телефонная трубка донесла до него единственный в мире голос. Этот удивительный голос с украинской милой певучестью попросил своего старого друга приехать на помощь, на срочную консультацию.

Примчался. Тот же певучий голос, стараясь звучать бесстрастно, выложил все . Станислав, так же пряча волнение, посоветовал (нет, пожалуй, потребовал, хотя требовать не умел) незамедлительно обратиться к Полунину. Сослался на мнение Петра, подал вроде как его завещание: чуть что, к Якову Арнольдовичу, он всем врачам врач.

Сумел убедить, заручился согласием, а позже уже со своего телефона дозвонился Полунину в Ленинград. Достал билет, помог уложиться. Случалось запутаться. То для поднятия настроения заверял, будто поездка займет всего день-другой; то в опровержение собственных слов советовал понабрать побольше вещей. Могут понадобиться. Так много? Зачем? Просто на всякий случай…

Оба не позволили себе уточнять, какой такой случай. Старались не обнаружить смятения. Перебрасывались словами о всяких пустяках, обходя, словно заминированный участок, вопрос, поднятый Оксаниной поликлиникой. Станислав счел крайне необходимым подыскать в ожидании поезда тему, далекую от хвороб. Лицо его приняло комичное выражение.

— Атмосферные осадки недисциплинированно себя повели. — Носовым платком стер с кошелки приставшую влагу. — Неисправно. Без всякого уважения к нашим прогнозам. — Осудил себя за вылетевшее слово «прогноз»: именно его с тревогой употребил Яков Арнольдович в их разговоре по междугородному телефону… Оксана охотно ухватилась за стороннюю тему.

— Еще раз втолкуйте мне, Станислав, каким ветром вас занесло в столь туманную специальность.

— Давно уже не туманная.

— Прошу извинить.

— А насчет ветра… Сами знаете, ведь я поплавок.

— Что-то не замечала в последние дни.

Снова насмешка. Тем лучше, тем лучше. Хотя, конечно, напрасно он как-то в Кирове проболтался, какую кличку заработал у матери за неспособность сопротивляться влиянию очередного дружка. Это запомнила, а Глеба выкинула из памяти. Странно. С таким, казалось, сочувствием выслушала его, Стася, рассказ о том, как тот умирал. Нервничает, вот и забывчива. Неужели начисто выкинула из головы ту встречу Нового года — провожали сорок пятый, встречали сорок шестой? Стась набирался храбрости в те минуты, когда Машеньку отлучали от елки и укладывали в постель. Дождался полутьмы и сунулся со своим предложением. Спасибо, нельзя было разглядеть, до чего бросило в краску, когда «невеста» обдала холодком. И быстро перевела разговор на ту же нейтральную тему. Опять же «каким ветром…». В ответ он повел речь о Глебе, о молоденьком лейтенанте, которого сгубила гангрена, антонов огонь. Он, Станислав, как мог облегчал Глебовы муки. Высвободится время в лаборатории, спешит к его койке. Хоть что-либо сделать, чем-то помочь. Тот, превозмогая боль, посвящал свою добровольную няньку в тонкости любимого дела, в секреты изобар и атмосферных фронтов. Невольно указал ему дорогу в синоптики. Какая самому предстоит участь, не ведал, позволял себе помечтать: «Осилим врага, подчистую разберемся в тайнах погоды». Насчет «подчистую» перехватил. Однажды в полубреду-полудреме затеял спор с неким гражданином Крыловым (как выяснилось, тот был прославленным русским кораблестроителем, математиком, знатоком еще каких-то наук). Расшумелся на всю палату: не совестно было академику в самый разгар революции (а тот тогда и не думал быть академиком) вводить в заблуждение массы! Ишь, ученый… Самовольно поделил на две группы все наблюдательные науки. В одной категории очутились точные, уважаемые — астрономия, физика, химия. Ко второй справедливо отнес белую и черную магию, астрологию, графологию, дурацкую хиромантию. Но при чем тут метеорология!

Правда, впоследствии — вот бы Глебу дожить! — академик Крылов незадолго до собственной смерти, кажется, в сорок пятом году, честно, во всеуслышание, не побоявшись перечеркнуть собственные суждения, объявил метеорологию полнокровной точной наукой.

Ребячье хныканье на соседней скамье не заглушило торжественно произнесенного:

— Глеба не стало, я принял у него эстафету. Коли нравится, можете величать меня поплавком.

— Не нравится, — устало улыбнулась Оксана. — К легковесным плавучим предметам не обращаются в горестный час. — Сникла. Расправила складки намокшего ярко-красного шелка. Занялась волосами, пытаясь восстановить почти исчезнувшие следы вчерашней укладки. — Слушайте, Стась… Могу я спросить, как там у вас сложилось… ну, я о семье.

— В семье нас двое. Я — отец-одиночка. Прошу разрешения не докладывать о бывшей жене.

Чего там докладывать! Наспех заметанный брак не оказался крепким, счастливым. Не мог оказаться. Та женщина — даже имя ее не хочется поминать — без раздумья приняла его предложение, поддалась общей среди женского населения панике: «женихи» не вернулись с войны. После рождения дочки одумалась (с пеленками туго, вообще морока с детьми). Опомнившись, высмотрела себе кого-то «с возможностями». Добилась своего и ушла.

Считайте, поступила, как надо.

Растерянные, притихшие, подходили к поданному составу. Белые босоножки неосторожно ступали по лужам, черные башмаки тоже не разбирали пути. Внутри купе было произнесено лишь несколько слов, и то по поводу багажа — как бы его поудобней пристроить, чтобы наутро Оксане было меньше хлопот. Наутро… Вновь замолчали. Стоило услышать: «Провожающих просят покинуть вагон», — вздрогнули оба. Станислав мгновенно окаменел, а на Оксану так же мгновенно нашло наваждение. Глянула на своего провожатого и впервые за все знакомство притянула к себе. И быстро поцеловала. Не в губы, а в лоб. Еще стремительней подтолкнула на выход.

Поезд тронулся, и делу конец.

Охваченный оцепенением, Станислав выждал, покуда хвостовые огни не скрылись в темноте, и одернул себя: дружеский поцелуй всего лишь дань благодарности, не больше того. А что порывисто, на то и Оксана, не знаешь, чего от нее ожидать. Сдержанная, невозмутимая, но вдруг, нежданно-негаданно, так повернет…

Выйдя за пределы вокзала, сказал себе: «Перестань по-глупому улыбаться! Спускайся с небес на землю, с земли в подземелье. На метро поедешь не потому, что оно располагает к мыслям о его персонале, а потому, что от площади трех вокзалов до дому это наиболее удобная магистраль». Порядком потоптался, отыскивая в неразберихе пассажирских потоков Большое кольцо — новую трассу, сомкнувшуюся трудами метропроходчиков то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году.