Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Так и сказала?

— Класс был в восторге: откуда взялось это бранд ? Эти пожарные шланги? Не с того ли, что те младенцы, при всем своем высоком происхождении, усердно орошали пеленки?

Улыбка не осветила грустное худенькое лицо. Яков Арнольдович, обладая необходимейшим в его профессии навыком поднимать настроение, счел нужным как-то развеселить свою спутницу. Поймал за нитку бесхозный, упущенный кем-то воздушный шар, привязал его к пуговице Корининого жакета и вовремя себя осадил, не дал сорваться с языка «крутится-вертится шар голубой». Излишняя лирика. «Стебелек» и без того готовится перевести разговор на свое… Постараемся избежать!

— До сих пор не забыть тот забавный случай… Наркомпрос расщедрился и пополнил наш живой уголок семейством тритонов.

— Кто побессовестней, тот воспользовался моим свойством все принимать за чистую монету. Разыграли, уверили, будто это лилипутские крокодилы.

— Мы не со зла, ты пленяла своей доверчивостью… — Сказал и осекся. Корина высвободила руку, отстранилась, насколько позволил теснившийся рядом народ. Смягчая резкость внезапного жеста, указала на телеграф, на огромный глобус над входом:

— Колосья словно бы колышутся, осеняя его.

— Игра света, — подхватил ее спутник. — Кстати, здесь световое табло. Сверим часы.

— Ну как, есть время в запасе?

— Времени целый вагон.

В воображении Полунина проступили очертания «Красной стрелы», чистенькие купе, нижняя полка, на которой он растянется после полуночи. Поежился, словно бы ощутив холодок чуть волглых простынь с железнодорожными клеймами. А может быть, сжался от тона, коим был задан вопрос? Была в том тоне не свойственная Корине решимость. Объяснение приближалось. Ну что ж, он давно не юнец, мужества ему не занимать. Что-то дернуло склониться к уху Корины и выдать речитативом:

— Любой удар? — медленно проговорила Корина.

Они уже подходили к подземному переходу. Перед глазами высилось здание Исторического музея, две людские реки обтекали его. И музыка, музыка…

Корина стряхнула задумчивость и подала голос:

— Идем. Надо поговорить…

Спустились в длинный, облицованный плитками переход. Было в нем гулко, толчея и подавно не давала вымолвить ни слова. Но стоило выбраться на тротуар, Корина вся подобралась и не сказала, а приказала:

— Посмотри мне в глаза. Ответь честно. — Полунин приготовился оправдываться в минувшем, но услышал никак не предвиденное. — Это правда, что при раке не исключен благополучный исход?

Испытал минутное облегчение, мгновенно сменившееся тревогой.

— Чем тебя напугали врачи?

— Не обо мне речь.

— О ком же? О муже?

— Не выходила я замуж! — Полунину почудились в ее сдавленном голосе нотки укора. — Я в войну усыновила ребенка. И вот у него…

— У ребенка?

— Ему уже пятый десяток. Так вот у него, у Левушки…

— Что они определили? Точней.

— То ли толком не знают, то ли нарочно темнят. Говорили лично со мной… — Снова запнулась. Напористая толпа чуть было не оттерла ее от Полунина, он с силой сжал ее локоть.

— Определенней. Что тебе объявили?

— Всякое. Места не нахожу. Сегодня увидала тебя и подумала: а что если попрошу консультации? Ведь не откажет? И вдруг ты сам подошел.

— Господи, конечно, проконсультирую. Правда, для скальпеля уже стар.

— Не оперируешь?

— Всему свой срок. По части диагностики значусь на переднем крае. Одним словом, выкладывай.

…В гостиничном холле не сразу обнаружили свободное кресло. Устало опустившись в него, Корина перебирала в уме подробности незавершенного разговора. Ее авторитетнейший консультант тем временем сдавал дежурной ключ с увесистой биркой. Сейчас они с Кориной отправятся вдвоем до вокзала, для нее это не особенный крюк, поскольку Комсомольская площадь связана по прямой с Лужниками. Никак не склонный к рассеянности, Полунин, этот образчик точности, четкости в любых мелочах, вынужден был по сдаче ключа воротиться к коридорной, узнать:

— Не вы дежурили утром? Я с великого спеху попросил узнать для меня по ноль девять…

— Телефон Пылаевой? Вот! — протянула квадратик плотной бумаги, любезно указала на стул. — Можно отсюда, — пододвинула новехонький аппарат жемчужно-серого цвета. Набирая номер, Яков Арнольдович свою забывчивость отнес за счет последнего напряженного часа.

— Алло! Можно Оксану Тарасовну? — в трубку ворвались праздничный говор и смех. Хозяйку поздравил не только с майскими днями, но еще выразительней с добрым здоровьем. Узнав, что за столом Станислав (выходит, сбылось?), попросил поприветствовать и его. — Спасибо! С удовольствием бы заглянул, да спешу на вокзал. — Кивнул дежурной, спустился на лифте в холл.

— Едем, готов! — Полунин стоял навытяжку перед Кориной. Плащ на нем выглядел только что отутюженным, одна рука держала портативный, опоясанный «молнией» чемодан, другая извлекла из кармана блокнот в твердой обложке с тиснением. Любая малость, принадлежащая светилу-аккуратисту, казалось, несла на себе Знак качества. Изящная авторучка уверенно блеснула золотым добротным пером. А уж почерк… Даже тогда в сложенной фантиком, по-мальчишечьи смятенной записке убористый почерк Зубрилы был отчетлив и тверд. — Получай ленинградские позывные. Дай мне свои.

Корина продиктовала адрес — переулок Хользунова и прочее, — высвободилась из кресла и пошла за Полуниным к выходу, к гостиничным тяжелым дверям. На улице ее спутник вновь затвердил со свойственной ему обстоятельностью:

— Никаких отсрочек. Обследоваться. Не тянуть, не увиливать. Повторяю: иной раз решают дни.

— Поди заставь, — пожаловалась Корина. — Не научилась я требовать, принуждать. — Полунин смолчал. — Сын у меня нисколько не трус, а тут, понимаешь, уперся.

— Онколога этим не удивишь. С мужчинами особенно сложно. На госпитальных койках поражали мужеством и геройством, а к нам хоть с милицией приводи.

По случаю праздничного народного гулянья станции метро в районе центра во избежание давки были недоступны для входа и выхода. Пришлось подняться на площадь Дзержинского, далее улица Кирова — одним словом, пешком. Сотни пеших прогулок были на памяти у двоих. Всего полвека назад…

— А вправду удается спасать? — издавна знакомое «вправду» пронзило прежней доверчивостью. — Нет, вправду? — Не замечая того, «высохший стебелек» ухватился за пуговицу щегольского плаща. — Ведь люди, услышав о раке, воспринимают диагноз как приговор.

— Окончательный? Стоп! — Одна рука держит дорожный на «молнии» чемодан, другая помогает Корине обойти толпящихся на тротуаре девиц. — Приговор окончательный?