Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

В далекие времена их дружбы-влюбленности они не раз удивлялись внезапному совпадению мыслей, передаваемых друг другу непонятным путем. Будущий членкор не чуждался таких мудреных определений, как телепатия.

Подумать только! Она и сейчас проявилась — та их особенность. Мысли определенно совпали. Он пишет:

«Даже в тихих наших детских прогулках не было долго длящейся тишины. Где-то тащится поздний извозчик, копыта цокают, колеса скрипят. А если где по-особому загудит, мы в один голос: хотя бы разок прокатиться в автомобиле! Задумайся, какие непредсказуемые скорости набрал наш двадцатый век и продолжает безостановочно набирать. Как ни силишься, не охватишь умом тьму изобретений и открытий, тьму поразительных перемен во всех отраслях знаний!

В медицине новшества рождаются теми же темпами.

Сам не заметил, как подвел тебя к проблеме «болезни века». Теория и практика онкологии тоже непрестанно обогащаются. За последние 20–30 лет сделано больше, чем за всю предыдущую историю этой науки, — сие установлено в точности. Еще полвека назад статистика смертности от рака являлась, по существу, статистикой заболеваемости — редко кого из заболевших удавалось спасти.

Теперь, Корина, спасают! Не всех, далеко не каждого. Но многих и многих. Подкреплю свое утверждение книгой, которую утром после дежурства вышлю тебе. «Легенды и правда о раке». Только что начала у нас продаваться. Авторы — опытные онкологи, сотрудники Московского НИИ имени Герцена, старейшего учреждения по нашей части в стране. Не того Герцена, которого мы вместе читали, а его, тоже великого, внука.

Бандероль, мне кажется, ползет медленнее письма. Поэтому, чтобы вас подстегнуть, заставить действовать без оттяжки, перебелю оттуда абзац:

«…Ситуация сложилась парадоксальная. В нашем окружении сегодня живет и трудится большое число людей — бывших онкологических больных, полностью излеченных от рака… Но они, в силу гуманных законов нашей медицины, не могут служить целям пропаганды успехов современной онкологии: от них самих и их друзей, соседей, сослуживцев самым тщательным образом скрывается диагноз болезни, от которой они избавлены навсегда. А многочисленные больные, поздно обратившиеся за помощью и медленно погибающие у всех на глазах, создают впечатление полного бессилия медицины в борьбе с этим недугом. Вот уж поистине реклама наоборот!»

Дочитав послание — подпись «Я. Полунин», в скобках мелко «Зубрила», Корина загорелась желанием как-то откликнуться на него. Получила, спасибо? И все? Меленькое «Зубрила» приглашало вспомнить давно прошедшую юность, перекинуться в те, очень даже нашенские, свои времена.

Хорошо, она отзовется на вызов!

В старинной, то ли бабушкиной, то ли прабабушкиной, шкатулке хранилась пожелтевшая групповая фотография — рядовой субботник их подростковых лет. Школьный двор, наваленные на снег, присланные Наркомпросом дрова. Для плиты, чтобы в огромных чанах бесперебойно булькали фасолевый суп да пшенная каша, а в духовку заталкивались противни с духовитыми форшмаками. Для котла отопления, обязанного хоть как-то обогревать помещение. Дрова интернату — тот же продукт питания! Бревнышки, видно, только что завезли, свалили с телеги на густо выпавший снег. По сигналу-свистку все, кто был в здании, считали себя мобилизованными, одевались и мигом во двор. Выстроившись цепочкой, передавали друг другу — руки и головы вправо — драгоценные стволы, разные по толщине и длине, — их еще предстояло пилить и колоть. На всех энтузиастах самодельные рукавицы — спецодежда для трудов на морозе.

Фотография невелика, тускловата, снята неважным аппаратом. А уж знакома, изучена… В рабочей цепи Корина всегда первым делом выделяет две устроившиеся рядом фигурки. Его голова в облегающей кожаной шапке-«финке». Сама она повязана, по его настоянию, одолженным им у кого-то теплым деревенским платком. Всякий раз, как глянешь на дружную парочку, сжимается сердце. Парочка… Он и она…

Жаль расставаться с любимым снимком, не догадалась отдать переснять. Все равно немедля пошлет! В те счастливые незабвенные времена ей ничего не было жаль для него, отдала бы последний ломтик хлеба. Последний он никогда бы не взял, но от фото — исторический документ! — вряд ли откажется. Свой экземпляр, конечно, давным-давно потерял. Зато сейчас, хочет — не хочет, займется узнаванием всех, кто на школьном дворе. Затем обнаружит на обороте четыре неровные строки, выведенные кем-то из однокашников. Четверостишие из репертуара их «Синей блузы»:

Разве Яша Полунин, вырвавшийся на передовую линию столь боевой, столь необходимой науки, не заслужил такого подарка? Корина тоже сегодня отошлет его заказным.

На этом можно и закончить.