Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Сети сетями, но в уши вторгается:

— Начиночка… лимончик… на сковородочку… Такое, миленькие, получите блюдо, что не стыдно подать кому хошь…

Передачу заглушает рокотанье моторного катера, несущегося в обгон громоздкого теплохода. Михаил-Михайло поднялся, помахал вслед суденышку — дескать, резвись! — затем шагнул к колоколу, огладил его медные, нагретые солнцем бока, снова сел в кресло и вроде бы ни с того ни с сего заговорил про казанский музей. Историко-краеведческий. Маша перебила его:

— У шахтеров все до единой экскурсии по порядку откладываются в уме? Про себя не скажу, жуткая неразбериха. Памятники, музеи, соборы…

— Предлагаю выделить из этой неразберихи казанский музей, там чучела соболей, ну такие коричневые. Ценный, между прочим, зверек в плане пушных заготовок. Я, например, на табличке высмотрел кое-что интересное для кулинарок; разборчивы соболя, прихотливы в еде. Особенно по весне. Мясо, если не путаю, не вправе залежаться и часу.

— Помню! Весной этих приверед приходится подпитывать коньяком. И… — хитро улыбнулась. — И шоколадно-вафельной крошкой. — Чуть не добавила: вроде «мишек в лесу»; этими шоколадно-вафельными конфетами кое-кто частенько ее «подпитывает» в виде заботы. Интересно, о чем он задумался? Смотрите-ка, за руку не берет, ноль внимания на поселок с трансформаторной вышкой. Нет, за руку все-таки взял!

— Непростое это дело — кормежка. У нас на шахтах не больно налажено. — С деловым видом начал перебирать Машины пальцы. — Бьюсь об заклад, они у вас весьма способны к стряпне. Ошибка? Ну хоть немножко готовите, хотя бы в теории? — Завладел ее левым мизинцем, не собирается отпускать.

— П-по-чему хоть нем-нож-ко? В т-теор-рии? — довел, что стала языком спотыкаться. — Думаете, обхожусь сухомяткой? Ничего, кроме диетических котлет да пачки пельменей? Да я, представьте… — Проводила взглядом тронутые осенью заросли над песчаной косой, соображая тем временем, как бы не упасть в глазах собеседника. — Я к хозяйству с малолетства приучена. Любите, к примеру, цветную капусту? Если по правилам, то, покуда вода закипит, надо обработать вилок (кажется, безошибочно повторяет наставления Веры Лукиничны?), срезать с вилка ненужные нижние листья, чтоб гусеница не угодила в кастрюлю.

— Лично я до гусениц не охоч.

— Охочи поддразнивать?

— Вас?! Не имею желания. Исправной хозяюшке мое великое уважение.

— Даже великое? — Маше остается одно — еще более набить себе цену. — Жаль, не взяла в дорогу печенье собственного изготовления. Рассыпчатое, тает во рту… Сказать, как готовлю? — Стала лихорадочно припоминать советы Веры Лукиничны, которыми до сих пор не воспользовалась. — Значит, так… Это самое… Тоненько раскатываю песочное тесто. — Ухватила взором растянувшуюся вдоль берега отмель, назидательно отчеканила: — Песочное не значит песчаное. В общем, раскатываю и стаканом, ни в коем случае не граненым, нарезаю круги, полумесяцы.

— Полумесяцы? — Вскинул брови, непонятно с чего просиял. Мало ему Машиного мизинчика, все пальцы в горсть прихватил. — У нас над Забойском, над всей округой иной раз такой засветится серп, что уставишься на него и вроде не дышишь.

— И у нас. Взойдет, повиснет над крышами, и тоже не оторвешься, и тоже нету дыхания.

Солнце не торопясь поднимается над линией горизонта, все более оживляя расцветку широченной реки.

Оксана прошлась туда-обратно по палубе, насладилась утренней свежестью и решила дать себе передышку, благо обнаружился свободный шезлонг. Хоронясь от прохлады, не ощущаемой на ходу, накинула на плечи прихваченную на случай плотную шаль, ту самую клетчатую, которую Маша неуважительно называет старушечьей.

Села. Сидит.

Дышится в полную силу. Смотрится в любую сторону до отказа, не поспеваешь толком окрестности обозреть. Что ни говори, Машенька молодец: поданная ею мудрая мысль заменить полагающийся матери санаторий путешествием по Волге-реке полностью себя оправдала.

Валуева, протягивая обеим Пылаевым путевки на теплоход, весело подмигнула, тряхнув янтарными серьгами: главный спрос будет с дочки как с сопровождающей единицы.

«Сопровождающая единица» в восторге от водной прогулки. Оксана тем более: разве ей удалось бы в других условиях столь быстро, с таким успехом стряхнуть с себя гнетущие впечатления минувшего лета? Вольготное многодневное плавание выветрило из памяти устойчивые палатные запахи, истребило безотрадные картины и сцены, застрявшие там, казалось бы, навсегда.

Кто-кто, а Яков Арнольдович в этих тонкостях разбирался, он уверенно толковал о полной внутренней перестройке как о первооснове надежного исцеления. Пусть оно, пережитое, сгинет, пусть уйдет совсем! Залог выздоровления в этом. Полунин знал, о чем говорил.

Оксана честно выполняла наказ. Взяла да забыла наводящие тоску кабинеты, где специалисты беззастенчиво исследуют твой организм. Выкинута из головы перевязочная, или, как ее, процедурная — вместилище страха перед неизбежным страданием. Неласковые холодные блики, непременные спутники медицинского оборудования, перестали тревожить воображение — все заслонило мягкое свечение волжской воды. Мышиный колер палатных стен давно перекрыт ярким живым окаймлением изменчивых берегов. Сколько теплоход ни плывет, пассажиру каждый отрезок пути в диковинку. Нельзя не наслаждаться пестрой осенней красой, щедро одаряющей всех положительными эмоциями.

Тайна обновления организма не только в непрестанной отраде для глаз. Рецепт восстановления сил, необходимых для включения в работу — а начало ее у Оксаны не за горами, — главная тайна отнюдь не в блаженной лености, не в бездействии. Экскурсия за экскурсией, ознакомление с неведомыми досель городами — это ли не существеннее всего? Это ли не активный отдых? Необходимость в активности — закон теперешней медицины.

Все правильно, все преотлично.

А впрочем, не все. Подводит «сопровождающая единица». Так ли уж ладно, так ли уж безопасно оборачивается их путешествие для той, кого обязали быть на отдыхе материнской опорой? Хороша опора, за которой необходим неусыпный присмотр!

Он что, не понимает, этот напористый тип, что Машенька еще дите, несмышленыш?

Вчера заманил девочку в неосвещенный угол кормы, полночи чего-то нашептывал, плел. Проводил до дому, вернее, к каюте номер девяносто один, когда почти рассвело. А она — гулена, ослушница — раз-раз, взобралась к себе на самую верхотуру и, ничуть не стесняясь, не собираясь просить разрешения или согласия, объявила оттуда свои превеликие новости. Судьба ее, видите ли, окончательно решена. «Выхожу замуж. Бесповоротно». Материнских возражений слушать не стала. Ее, понимаете, сон одолел. «С завтраком не приставай. Ни в коем случае не буди. Дай наконец отоспаться».