Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Вчера после ужина на шлюпочной палубе крутили кинокартину. Фильм, сказать по правде, занудливый, тем более занудлив неустойчивый шаткий экран. Чуть налетит ветерок, экранное полотно вздувается наподобие паруса. Правда, один пассажир — определенно студент, не красавец, но видный собой, в деле усердный, — сумел его в два счета укротить, прочно натянул полотно, не дал больше пузыриться. Но фильм от подмоги того искусника интересней не стал, к тому же непрерывно мешали чужие затылки, а могли бы вести себя поуважительней по отношению к задним рядам.

Рассердившись на всех, почему-то и на старательного студента, наладившего экран, Маша последние кадры не досмотрела, пересела в сторонку от публики, чтобы вслушаться, как вскипает прорезаемая килем вода, вбирать глухое постукивание судовых механизмов, запрятанных в нутро плывущей белой громадины. Теплоход беспрестанно подрагивает, ну и ты заодно.

Так и ночью сейчас. Улеглись, и смешно, что тебя на койке убаюкивают, ровно дитя. Мать уже убаюкало, можно потихоньку спуститься, встать у окошка и смотреть на оживший под луною пейзаж, поразиться глубине небесного свода, мигающего множеством звезд. Подобное над Москвой не увидишь, она заслоняется собственными огнями. А население, как хотите, и звездами неплохо бы оделять.

На утренней зорьке Маша очнулась не сама по себе, а от толчка, тряхнувшего теплоход. Сон начисто отлетел. Зато маму, видно, крепко сморило. Надо ее поберечь, не ворочаться зря.

Рассвет. Рождение нового дня. Нежная окраска берегов и реки породила в душе волнующее предчувствие. Волшебство ежеминутно сменяющихся живописных картин любого разбередит. Поневоле размечтаешься о повороте в своей девчачьей судьбе.

Поворот — это вроде излучины на реке; минуешь изгиб — меняется направление пути. Разве не так?

После завтрака в ожидании Куйбышева — автобусно-пешеходный осмотр — пассажиры расползлись кто куда. Оксана начала с библиотеки, оттуда заглянула в музыкальный салон, где вчера развернули выставку художественных ремесел. Все перечесть! Все, что можно, пересмотреть! Не оглядываться назад! Не мешать жизни, с таким трудом отвоеванной, закипать все круче, шумней, горячей.

Маше тоже не сидится на месте, она решает использовать свободное время, чтобы облазить палубы одну за другой.

Отступив от борта, приближается к оконцам кают. Те вперемежку с салонами жадно ловят чисто промытыми стеклами яркий солнечный блеск. Резвые зайчики слепят вышедших подышать пассажиров; играет бликами металлическая оснастка, те ее части, что судостроители оставили неокрашенными, а команда обязана постоянно надраивать, вроде как пуговицы кителя в торжественный день.

Поутру волжские берега утрачивают таинственность, вид у них трудовой. Вот промчался грузовик, наполненный желтыми кирпичами, поднял облачко пыли; прошли две женщины, повязанные ситцевыми платками, держа по бидону в каждой руке. Жестянки, сразу видать, порожние — болтаются у женщин в руках. Кто бы ни шел, идет своим путем, без всякого внимания к плывущему теплоходу. Что значит привычка! Ужель и Маше могли бы приесться все эти красавцы молочно-белого цвета с нанесенными на выпуклые бока именами и фамилиями, которые каждому положено знать, даже кто учился на тройки?

Название ходко плывущего дома, приютившего Машу в одной из комнат-кают, нанесено не только снаружи, для всеобщего обозрения. Буковки, составляющие название, обтекают к тому же и округлую яростно начищенную поверхность медного колокола. Маша только что, находясь на носу, тот сияющий колокол осмотрела заново. А до него задержалась внизу против киоска с самодельной вывеской «Предметы дорожной необходимости». Мама вчера купила для дома полдюжины чайных ложек, выточенных из легкого дерева затейником-ложкарем. Ложечка напоминает цветок. Черная вогнутая головка вся в красных ягодах с золотыми листочками, ручка — золотой стройный стебель. Мама оценила те ложки за отсутствие звяканья. А что плохого, если ложка звенит?

В куче «дорожной необходимости» не только практические предметы — ложки да плошки, крытые лаком. Есть весьма милые сувениры. Маша найдет, чем порадовать Веру Лукиничну. Дяде Стасю нечего припасать, поскольку он напрочь исчез.

Итак, обозреваются палубы. Все они уставлены креслами и шезлонгами, которые сплошь захватили туристы из пожилых. До слуха долетают обрывки доверительных разговоров:

— Такая у него ручища, как безмен.

У кого — у него? У мужа? У зятя? У кого-то, кто «в ладу со спиртным».

Одна женщина провозгласила:

— С хорошим мужичком я и на камушке проживу, а с поганым дурачком последнее проживу. — Вид цветущий, укутана, обряжена не хуже других. Можно не беспокоиться: «мужичок» ей достался заботливый, да и профорганизация, подбросившая путевку, не оставляет вниманием.

Поднимешься по лесенке на следующий этаж, снова кресла-шезлонги, снова взрослые разговоры:

— Подлечили меня в профилактории, стало легче болеть.

Кому-кому, а Маше хватит лечения да хвороб! Она направилась к борту, увешанному красными спасательными кругами, взялась за перильца, свесила голову вниз. Шелестели волны бутылочно-зеленого цвета, бойко взвивались белые гребешки.

— Любуетесь забортной водичкой?

Зычный голос массовика был неотделим от бордовой трикотажной шапочки, нахлобученной на плешь.

— Утопиться, девушка, не спешите. Меня, сироту, пожалейте, я в ответе за каждого пассажира. За пассажирок, да еще симпатичненьких, отвечаю вдвойне.

Обернувшись и смерив взглядом неуемного остряка, Маша отыскала свободный шезлонг и уставилась уже не на волжские волны, а в лазурную высь. Там важно парила длиннокрылая чайка, вообразившая о себе невесть что. Будто в курсе, какие о ней сложили песни-романсы, будто разведала про пьесу, про занавес МХАТа, на котором эмблемой чайка. Мхатовская чайка всего лишь аппликация, нашитая на полотнище, она и движется лишь вместе с ним. А эта, приволжская, взмывает, куда ее гонит желание.

Здесь, над рекой, она вольная птица, живая до единого перышка. Здесь у нее свободный полет. Следишь за взмахами раскидистых крыльев и сама готова взвиться, взлететь. Стоп! Длиннокрылая на что-то нацелилась — не рыбину ли высматривает в воде? Пусть нелюбопытный народ нежится в шезлонгах, Маше до зарезу охота узнать, что за штуковина приманчиво мелькает в волнах. Вскочила и немедленно к борту, голову вниз. Что такое? Свесилась, никому не мешая, а чьи-то ручищи, не ручищи, а клещи, ухватили ее за витой кушачок, не считаясь, что шелковая блузка может измяться.

— В чем дело?

— За вами нужен глаз да глаз, девочка. Смотрите, бултыхнетесь.

— Я не девочка, — отрезала Маша, с трудом высвобождаясь из непрошено объявившихся рук. — Я все же окончила десятилетку. — Вот именно: все же! — Не бойтесь, не утону. — Глянула на того, с кем собиралась обойтись как можно суровей, но смягчилась неожиданно для себя. Выпрямилась, руки за спину и провозгласила, заливаясь румянцем: — Не утону. Я водоплавающая. Я — чайка!