Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Германист прервал перекрестную болтовню. Покончив с цыпленком, прихлебнув из бокала, он провозгласил хорошо поставленным голосом:

— Неодолимых трудностей нет. Главное — мобилизовать нужные качества.

— Какие? Ну назовите…

— Перечислю их по-немецки. Заодно проверю ваше знание языка. — Перечислил. Его выученики внимали без полной уверенности, один Полунин перевел без запинки:

— Готовность к риску. Целенаправленность. Сила воли. — Согласно присовокупил: — Правильно. Рихтиг.

«Целенаправленность». «Сила воли».

Уважительно выговаривая эти слова, вдумываясь в понятия, двигавшие им чуть не с младенческих лет, Яков Арнольдович снова столкнулся с испытующим взором Корины. За прожитый век — такова уж доля хирурга — ему сверх меры пришлось навидаться измученных лиц. Привычка здесь не спасает — всякий раз боль. Выражение Корининых глаз по-особому кольнуло его. Казалось бы, все в ней давно чужое. Черты лица хотя и остались точеными, но разве сопоставишь юный притягательный образ с… высохшим стебельком! С какой укоризной глянуло из дальней дали то нелегко ему давшееся письмо! Легко — нелегко, однако же без колебания поднял на щит выработанное в себе свойство поступать решительно, радикально.

Жестокую он ей рану нанес.

Жила-была девочка… Жили эти вот «ребятишки»; в школьные годы они с воодушевлением, равным тому, с каким сейчас предаются общению, приписывали девочке чуждые настроения и ненашенский вид. Разумеется, и его, Зубрилу, не оставляли в покое. Обоих для всеобщей острастки хлестко проработали на ячейке. За вызывающее отношение к товарищам, за то, что вечно держатся парочкой, парят над реальностью, отрываясь от общественных дел. В чем, если прикинуть сейчас, выражалась их несознательность?

В том, что именно парочкой, запруженным улицам напоказ, несли на демонстрации чучело Чемберлена в высоком цилиндре, прижимая каждый к себе по его тряпичной ноге?

В том, что, словно две птахи, облюбовавшие жердочку, любили усесться вдвоем на скупо прогреваемый радиатор под окном лестничной клетки между первым и вторым этажом? И скрытничали, шептались, нарушая обычаи коллектива.

В том, наконец, что норовили пристроиться рядышком на собраниях, диспутах, вечерах? Вот и весь грех. Скромнее скромного, если судить по меркам нынешней молодежи, — разве что невзначай один заденет другого локтем или плечом. Смешно росли те девчонки. Единственно допустимой косметикой было внеочередное мытье головы. Надвигается общешкольное сборище — неизменно «наводится красота». И действительно пробирало до дрожи от пахнущих мылом пушистых чистых волос, коснувшихся вдруг твоей горячей щеки.

Когда они парочкой в сумерках — фонарей почти не водилось, — почти в потемках скитались по переулкам (негласные правила запрещали ходить под ручку), неудержимо тянуло тронуть мягкие пряди, ниспадающие на девичьи плечи. Волосы Корины почему-то загибались концами не наружу, а внутрь. И теперь еще видишь, как темная густая завеса обволакивает нежную шею. Нет, нет! Той гибкой с голубыми прожилками шеи он никогда не касался, не позволил себе. Принципов не нарушил, установленной грани не перешел.

«Ненашенским» было и то, что просто бродили, обсуждая совместные планы, предаваясь мечтам. Постепенно в уме все упорней всплывало слово фантазия.

Он — фантазер?! Заставил себя опомниться, отрезветь, призвал на помощь волю, целенаправленность . Отваги на прямой разговор недостало. Прибегнул к письму. Из боязни перерешить не стал добывать конверт, а быстро сложил фантиком исписанную бумагу, быстро ее вручил. На лестнице возле «их» радиатора.

Корина, конечно, прочла, но отреагировала молчанием. Ни звука ни ему, ни другим. Теперь-то он знает: такое называется шоком. Полученного потрясения все же скрыть не смогла (а кто бы сумел?). Плакать не плакала: в школе имени МОПРа были презираемы слезы. Зато на глазах стала чахнуть, порождая всяческие догадки. Вызвала сочувствие самых принципиальных, тех, кто до этого ее осуждал. Всем миром поддевали его, клеймили кличкой Зубрила. Будто «зубриле» было легко, будто можно так запросто убить в себе первое чувство.

Разве его не терзали негласные страдания Корины? Чуть было не пошел на попятный. Но нет! Зато она, бедная, до того захирела, что школьный врач, впоследствии получивший заслуженного, забрал ее в лазарет, в шестикоечный добавочек к интернату. Диагноз: истощение нервной системы, резкое малокровие. Коринины болельщики-второступенцы малокровие переиначили в меланхолию. По выписке из лазарета ее включили, постановлением комячейки, в школьный ансамбль — для поднятия настроения, а стало быть, гемоглобина — по подсказке врача.

На столах, освобожденных от тарелок с останками цыплят табака, бесшумно расставляли десерт. Пломбир, украшенный изысканными маленькими бисквитами, в ожидании, пока за него возьмутся, начал подтаивать, однако большинство этим фактом пренебрегло. Даже те, кого в свое время поддразнивали сластенами.

Смешные скромные лакомки их несытого детства… Подзаправившись после уроков школьным обедом (все тот же пшенный суп, картошка или форшмак), они втихомолку подсчитывали наличную мелочь и группками устремлялись в соседнюю булочную. Незабываемое блаженство — свежий ситный с изюмом! Только и на него не всегда наберешь. Тогда к моссельпромщице, что выжидательно стоит на углу. Фасонный картуз с надписью на околыше, приманчивый, полный товара лоток. «Пожалуйста, каждому по барбариске!». Старались подольше держать за щекой душистый кисло-сладкий восхитительный леденец.

Сейчас расплывающиеся шарики пломбира (шоколадный, сливочный, крем-брюле) почти не удостаивались внимания. Кто-то запел, и все подхватили:

Взялись выбивать ногами маршевый ритм. Полунин не шевельнулся. Совсем было забытый куплет вызвал в его подсознании дощатую сцену школьного зала и смотрящие оттуда глаза, синевой затмевающие цвет сатиновых блуз. Ничьи глаза так не умели лучиться. Ничьи за прожитую жизнь столь разительно не поблекли.

Не из-за него ли, Полунина, Корина сдала заметней других? Не по причине ли полученной в юности травмы? Выдумка, чушь! Отбросить нелепые мысли. Немедля опомниться. Все.

К концу второго семестра школьные синеблузники выступили с новой программой, как бы желая подтвердить его, Зубрилину , правоту, одобрить разумность принятого решения. Промаха в его действиях не имелось, как не должно быть промашки в работе хирурга. Страна в те годы испытывала голод в специалистах. В новых, новой формации. Дух времени заставлял отметать любые помехи. Непростительным легкомыслием в тех условиях было бы, не сформировавшись, не ступив на избранный путь, связать себя каким-либо обязательством. Однако он оказался невольно как бы и связанным. Ситуация сложилась далеко не пустячная.