Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Запсихуешь, покуда великая знаменитость будет в тебе разбираться: ему, поди, интересно. Я бы нипочем не далась. — Хватила ребром ладони о край стола; отозвались сочувственным звоном черно-красные чашки. — Слышь-ка, никуда не ходи.

— Вовсе не являться в больницу?

— А что в ней хорошего?

— Ну… медицина…

— Хвали море, а сиди на берегу.

— Сидеть сложа лапки?

— Главное, не попасть к тем искусникам в лапищи. Затерзают анализами, последние силы на процедуры уйдут. Одним словом, не отобьешься. Им бы завлечь человека на стол. — Сняла с тарелки столовый ножик, выразительно им покрутила, демонстрируя зловещий блеск хирургических инструментов. Лезвие, задев кофейник, издало предостерегающее стенанье.

— Так уж обязательно резать?

— Не без того. А коль обойдется, потравят лекарствами, в два счета под облучение пхнут. — Отбросила нож. — Не пущу я тебя!

— А что скажу на работе? Ведь официально отпрашивалась, получится, наврала.

— Никакого обмана! Честь по чести сходим к гомеопату, они любую хворь снимают крупинками. Снимут — у тебя готовый отчет.

— Верно, вылечат?

— Мы и тут знаменитость найдем, повыспрошу адресок. Согласна?

Оксана отвечает несмелой улыбкой. Плохо ли, взамен больницы крупинки? Ни вкуса, ни запаха. От тебя требуется тютелька в тютельку отсыпать сколько положено в горсть — и глотай. Прием минута в минуту. Пожалуйста! За что тебя хвалят на производственных совещаниях? За точность. За четкость. Для крупинок твой организм, можно сказать, от рождения подготовлен.

В мысли прокрался рассказ Петра об одной интересной лекции. Профессор в аудитории не то чтобы категорически отвергал гомеопатию, не то чтобы хаял ее. Кое в чем принимал, но авторитетно подчеркивал: при некоторых заболеваниях гомеопаты наносят непоправимый ущерб, порождая потерю времени, промедление . В результате неоперабельность . Почему-то Стась, всей душой ей преданный Стась, о крупинках ни разу не заикнулся.

Поразмыслив, Оксана отрицательно повела головой.

— Нет, не миновать мне больницы. В моем случае не приведи бог запустить.

— Какой-такой случай? — Настя невинно расширила ярко-карие с искорками глаза.

— Не прикидывайся, хитрюга, был же тебе звонок из Москвы.

— Подумаешь… Намекнул на какие-то подозрения.

— От подозрений надо поскорей избавляться, чтобы не мучиться зря. Для того и решилась обратиться к Полунину. Едем, вставай!

— Ехать? Туда? Ну собирайся.

Оксана засуетилась.

— Хорошо бы нам его у входа перехватить. — Настя втащила в комнату фибровый чемодан; среди плотно утрамбованных вещей и вещиц был отыскан черный, большого формата конверт. — Просвечивание, — пояснила Оксана. — Старательно запечатали. Будто я его собираюсь вскрывать.

— Идея! — большеротое скуластенькое лицо оживилось. — Давай-ка рассмотрим снимок на свет.

— Ты и в рентгене соображаешь?

— Как-нибудь разберусь. Не сама ли моей хваткости удивлялась?

— Вот что, хваткая, доставляй меня на Каменный остров без проволочки. Я сдрейфить могу. Я-то не каменная.

— Пожалуйста, едем, — Настя надула губы. — После пеняй на себя. Мне что? — дернула плечиком. — Дай только перекину все из комнаты в камбуз, не ты ли презираешь растреп? Продовольственный запас свалю в холодильник, посуду в мойку. Ладно, ладно, без твоей помощи обойдусь. Отдохни покамест в каютке, — так Настя величала их с корабельным механиком уютную спаленку. — На подоконнике за кроватью увидишь журнал.

— Что-то, Настенька, не до журналов.

— Поинтересуйся обложкой.

Обложка «Огонька» ярко и глянцевито воспроизводила наземный вестибюль той самой станции, где Оксана была начальником, когда к ней прикрепили Анастасию Грачеву «для введения в курс». Вид знакомых колонн и алое «М» резанули прямо по сердцу: вернется ли? будет ли работоспособна? Безучастно рассматривала толпу. Неважно, кто тут рабочий, кто летчик, актриса или студент. Все они — пассажиры, пассажирский поток. Всем куда-то по делу, спешат с зонтами, портфелями, сумками, с пачками книг. Первый план на обложке занимала фиолетовая мамаша с оранжевым малышом на руках, а заметней всего надутый воздухом шарик с ослепительным бликом на зеленом боку.

— Этот номер доставили только вчера! — выразительно крикнула Настя. — Понимай как приветствие лично тебе. Подгадали к приезду. Считай, неспроста.

Снова длинный томительный путь, снова Настя в роли ретивого экскурсовода. Не тот у нее характер, чтоб замечать Оксанино безразличие.

— Завидный скверик? Так бы и сойти посидеть. А было прямое попадание фугаски, от дома остались сплошные развалины, жутко глядеть. Сейчас по-мирному зелень да ребятня. Стой, памятник! Забыла кому.

— Не вскакивай. Он же гнется — конверт.

— Ничего твоему рентгену не будет. — Орет на весь трамвай про рентген! — Мы же в папку его. — Щелкнула по твердому тисненому переплету. — Муж из заграничного порта привез. — Насчет заграницы и муженька тем более во всеуслышание. Про сумку, и на этом спасибо, догадалась намекнуть шепотком: — Свою стереги.

Оксана и без подсказки все время настороже. В лакированную сумочку с надежной застежкой припрятаны выданные поликлиникой на руки секретные сведения о ее организме. Определенно на бланках, определенно с круглыми печатями. В той же сумочке деньги, изрядная пачка. За утренним кофе условились, развязавшись с Полуниным, посетить ДЛТ и Гостиный двор. Надо бы узнать, существует ли еще «смерть мужьям». Настя, помнится, расписывала московским товаркам расположенный где-то на их замечательном Невском тоже замечательный магазин. Женский трикотажный товар. Его странноватая кличка была вызвана малодоступными ценами на изящные костюмчики, платья, на блузки редкостной красоты. Все исключительно модное, первосортное! Настины слушательницы, одетые по уставу — в кителя и фуражки, — жадно впитывали ее похвальбу.

Хотя, по правде сказать, многих коробило от прозвища магазина. Задевало тех, кто мужей никогда не имел, и тех, кто имел, да, подобно Оксане, лишился.

Проезжая мост через Невку, встали, поспешили на выход. Остановка — «Каменноостровский». Стоп! Следовало, сойдя со ступенек, не мешкая пересечь линию рельс, успеть проскочить до очередного потока транспорта.

— Тебя, Оксана Тарасовна, не поймешь. То подгоняла, то притормаживаешь.

— Не спешите торопиться, — отделалась Оксана присказкой, пущенной кем-то из ее рабочего окружения. — Постой, это он, тот Каменный остров? — Вдали раскинулся светло-зеленый массив. Легкий, сквозной. Петр бы определил: акварельный.

— Он, он. Пошли. Тьфу, опять проморгали. — Помехой стали два встречных, медленно ползущих трамвая. — Раз уж застряли, пользуйся проволочкой, влево гляди. Там за мостом историческая магистраль. Поняла? При дедах звалась Каменноостровским проспектом. В революцию окрестили улицей Красных Зорь. Потом, естественно, стала проспектом имени Кирова, здесь Сергей Миронович проживал до последнего дня. — Умолкла, попригасли искорки в карих глазах, лишь концы шелковой парадной косынки, чуткие к дуновению ветра с реки, продолжали свое беспечное трепыханье. Ткнулась Оксане в плечо. — Была у меня мечта родить дочку, назвать ее Кирой. Не выйдет, не обещают врачи. За что мне такое?