Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Так и было обещано. Видишь, сошлось.

— Тютелька в тютельку! Постарались своих болельщиц не подвести, чтобы те могли в свое удовольствие пройтись по природе, подышать кислородом. Верное средство от нервов.

— Мои нервы в порядке.

— И мои в аккурате. — Большеротое скуластенькое лицо силится изобразить беззаботность, но с языка срывается: — Черт! Чертова медицина! И этот твой искусник хорош! — Настя никогда Полунина не видала, его голоса слыхом не слыхала, однако взялась передразнивать: — Ничего у вас, гражданочка, опасного нет, не с чего волноваться. Но почему бы в память товарища не запихнуть вас черт-те куда! — Войдя в раж, наподдала носком туфли камешек, попавшийся на асфальте. — Нынешние врачи сплошные перестраховщики. — Подбоченилась. — Факт!

— К нему такого не относи.

— Личностей не касаюсь. Прикажешь, могу и его лечебное учреждение объявить наилучшим в стране. — Фыркнула, обмахнулась тисненой папкой, опустевшей в кабинете завотделением. — Дала ему обещание, что ляжешь? Я бы сто раз подумала.

— Думаю. Не сбивай.

— Не сбиваю. Мнение свое выдаю. Сама же втолковывала: не люби друга-потатчика, люби встречника.

— Не от меня пошла эта истина, от Бобровского. Должна помнить московского Бобра — великого спорщика. Ну, по эскалаторам он. Как-то на перевыборном разорался: «Это недругу раз плюнуть — поддакнуть, истинный друг поборется, выдвинет встречное соображение. У друга душа болит…»

— Как же ей, душе, не болеть…

Воздух был сыроват. Дуновение реки? Канала? Веет с залива? Особое у Ленинграда дыхание… В выси проносились птицы, ведя на все лады перекличку. Для полной картины не хватало девочки, мелькания ее скакалки, скрипа сандалий. И вдруг навстречу выскочил грузовик. В кузове клетки, а там шевеление.

— Беспокойные пассажиры! Куда их столько — мышей?

— Как куда? — невзирая на малый росточек, Настя ухитрилась взглянуть на Оксану несколько свысока. — Представители животного мира служат для опытов. Я все пронюхала в точности. Ты на осмотр к своей знаменитости, я быстренько в разведку во двор. Гляжу — пищеблок, за ним другие строеньица. На отлете оштукатуренный морг . — Последнее слово заставило поперхнуться, хотя Оксана вроде бы пропустила его мимо ушей. — Всего аккуратней научное здание: окошки высоко над землей, внутрь не заглянешь, сколько на цыпочки ни становись. А тут какая-то вредина в белом выбегает для проявления бдительности и велит мне катиться. Как бы не так! — Настя умела прибегнуть к важному тону. — Она меня в оборот, я — ее. Вызнала кое-что! — Перевела дух. — Спущено ответственное задание, выданы деньги, правда в обрез. Все равно выполняйте: надо по-быстрому его одолеть.

— Кого — его?

— Мастерица прикидываться. Одолеть того, кто на втором месте по смертности. Первое место за сердечнососудистыми, за них давно уж взялись. С туберкулезом, коли не врут, медицина справляется за милую душу. Представляю, сколько живых тварей поизвели, в микроскопы все зрение проглядели.

— Я их тоже видела — палочки Коха.

— Смотри, как муж тебя старательно образовывал. — Потянула Оксану за локоть, прошлась ладонью по лакированной сумке. — Думаешь, мой меня нет? Еще как приохочивал к чтению. Сам все больше насчет путешествий да приключений, а мне про чувства подай! Чтобы побольше безответной любви да чахоточного румянца. Умели люди переживать! — Настины карие с искорками глаза восторженно округлились, но тут же и затуманились. — Пр-ропади он пр-ропадом, чертов туберкулез, р-родную бабку мою загубил. Если точно, не от чувств померла. От тяжкой жизни и кровохаркания.

— Да… Когда-то он без пощады косил. У Петра на семинаре шел разговор о первых советских тубдиспансерах, студентам продемонстрировали плакат. — Посторонилась, пропуская бредущего навстречу мужчину с букетиком поникших фиалок. — Плакат о туберкулезе: рисунок плюс подпись в стихах. Слушай, запоминай: «Как много царств и поколений, и вдохновенного труда, и гениальных откровений похоронил он навсегда».

— Было, — посерьезнела Настя. — Много чего было, да сплыло.

Дошли до шумной городской магистрали, мысли о посещении магазинов успели отпасть. Оксана взмолилась:

— Домой!

— Ни в коем р-разе.

— Устала я… Да и ты с ночного дежурства.

— Успеется, отосплюсь. Смена впечатлений, научно доказано, лучший вид отдыха.

— Я таких впечатлений хлебнула…

— А мы их заслоним! Прямо в музей. В Военно-мор-рской. Чистота, красота. — Взыскательно оглядела Оксану. — В расхристанном виде туда негоже являться. Неуважение к корабельным порядкам.

— Что во мне неладного? Где?

— Психанула по милости великого консультанта. На жакетке ни одна пуговка с петлей не сошлась. Стой на месте. Перестегну.

Стрелка Васильевского острова, Дворцовый мост. Светлое строгое здание похоже на храм, на Дворец искусств. Трудно поверить, что возводили его для торговых целей, для коммерческих сделок. Странные были понятия в начале прошлого века. Нынешний век иной — народная власть превратила прекрасное сооружение в Военно-морской музей. На подходе к нему, как бы в предвидении дальнейшей судьбы, издавна высятся две высоченные колонны. Настя пояснила:

— Р-ростральные. Украшены рострами — отпиленными носами побежденных вражеских кор-раблей. Ростры! Ростральные! Они исторические, — добавила она — в День Победы пламенели в поддержку салютов. Не сказать что сами горели, но на обеих верхушках что-то металось, пылало. Вроде как Вечный огонь.

У подножий колонн разместились большие аллегорические фигуры. Одна из них, изображающая не то Волгу, не то Неву, возымела на Оксану нежданное действие. Тугое сплетение мастерски вылепленных волос напомнило живые умилительные кудряшки, выглядывающие из-под шапочки приветливой медсестры, подсказавшей, где и когда увидеть Полунина. Оксана поспешила одернуть себя: не думать! переключиться! Перевела внимание на здание-храм. Бывают же творения рук человеческих, способные все горести заглушить!

Медленно одолевали широкую парадную лестницу, ведущую к главному входу, что темнел за шеренгой стройных гладких колонн. Стены биржи цвета зеленоватой воды искусно оттеняли белизну колоннады. В старину, наверное, полагалось именно биржам придавать особо торжественный вид. Внутри музея ошеломили потоки света, ощущение простора — да, уж не больничная теснота! Полукруглый свод казался необозримым, безбрежным. Невольно поддашься фантазии — этот сквозной высокий шатер где-то там, в атмосфере, подступает к своду небесному. Понятие «свод небесный», по разъяснению Станислава, противоречит здравому смыслу. А жаль…

Настя, как всегда, деловита.

— Приступаем к осмотру.