Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

На конечной станции «Автово» над кассовым залом выведено золочеными буквами: «Слава в веках». В войну здесь пролегала линия фронта. После, уже в больнице, соседка Оксаны, пережившая блокаду, любительница стихов, вставит старческим голосом посреди разговора:

Доехав до «Автова» решили немного пройтись, вдохнуть чистого воздуха, окунуться в мирную тишину. У Оксаны зароилось в голове: «Поутру и мне переходить линию фронта…». Настя брякнула несколько невпопад:

— До чего ж она, жизнь, хор-роша!

На окраинной улице, приютившей Оксану, было в вечерний час не то чтобы мглисто, но как-то непривычно белесо, смотришь как сквозь кисею. Задержались по выходе из ворот против остановки трамвая. Настя начала вдалбливать:

— Курс вдоль ограды налево. Свернешь. Минуешь «Кулинарию». За ней аптека. Дальше шестиэтажный кирпичный — с балконами, угловой. Надо бы тебя проводить, да не приведи бог, опоздаю. Запоминай: обогнула шестиэтажный, ищешь витрину — освещенная, бюсты в модных прическах. — Изобразила «бюст», комично взбив свои волосенки. — При входе тебе вдарит в ноздри приторный дух. — Сморщила пуговку-нос. — Ф-фу! Себя ихней дешевкой опрыскивать не давай, до больницы не выветрится.

— Тебя завтра ничто не задержит?

— Должны понимать, куда тебя провожаю.

«Кулинария», аптека, шестиэтажный. Витрина, выставляющая прически.

Город, чьи парикмахерские в блокаду захирели, теперь вправе ими гордиться: удобные, модно оформленные, особенно в центральных районах. В той, куда попала Оксана, оказалось тесно, душно и тускловато. Разве что фен-сушилка гудела по-современному. А уж до чего старалась радиоточка! Гремела никак уж не старомодно, обрушивая людям на головы то музыку, то резкие голоса. У входа возвышалась вешалка, эдакая вертикаль с рогами, торчащими в стороны у верхушки. В нос и впрямь «вдарили» ароматы — смесь одеколона, мыльной пены и льняного семени для закрутки волос.

Оксане требовались лишь острые ножницы, о чем мастерицы подозревать не могли. Стрижкой много не заработаешь. Бойкая толстушка, перебегая дорогу товаркам, подманила ее пухлой ручкой.

— Пожалуйста, присядьте сюда. — Указанное кресло примыкало к неряшливо глядевшему умывальнику; он вместе со склянками-банками расплывчато отражался в непротертом, затуманенном зеркале. — Я вами скоро займусь, вот только товарища отпущу. Давайте-ка накину вам на плечики пеньюар. — Достала из ящика нечто вроде накрахмаленной пелеринки. У «товарища» (как он очутился в дамском салоне, Оксана разобралась потом) поверх желтой футболки тоже белел пеньюар. Мастера Тому — так толстушку окликали товарки — туго облегал рабочий халат густо-голубого — спасибо, не белого — цвета. — Мы уже закругляемся, — Тома словно оправдывалась. — Подобную процедуру отпускаем только ему. Всех других направляем в косметику.

— Исключительный случай, — самодовольно добавил клиент.

— Смирно! Защиплет глаза.

Белобрысый молодой человек, приголубленный дамским салоном, был тщедушен и некрасив. Однако природа в целях справедливости одарила его ресницами редкостной густоты и длины. Подобные если и встретишь, то разве искусно подклеенными, да и то скорей у актрис.

— Они у меня в два сант и метра. — Сделал ударение на «и». — Заглянешь сюда, в стрижку-брижку, побываешь у Томочки в лапках… — Эти пухлые «лапки» поспешили убавить громкость радиоточки, дабы не глушила ожидаемых комплиментов. — Умеет обработать твои внешние данные, так что людям видать за два кил о метра (ударение на «о»). — Дождался конца окраски, взял с умывальника зеркало с длинной ручкой, взыскательно оглядел себя с обеих сторон — левый профиль и правый. Мастерице сказал: — Премного вам благодарен. — Оксане: — Уважаемый дамский мастер и на вас наведет красоту. Народ тоже станет засматриваться. — Так и сяк наклонял ручное зеркало, кичась отлично обработанными «сант и метрами».

За оконным стеклом, вбирая глянцевитыми боками свечение витрины, промчались один за другим три автомобиля. Казалось, неслась сама жизнь.

— Садитесь поудобней, гражданочка. Какую мы с вами укладочку подберем? Так, чтобы поприглядней. — В ожидании ответа мастер Тома смахнула с краев умывальника срезанные концы чьих-то обесцвеченных перекисью волос, повесила на крюк нитяную сетку-держалку, что-то переместила, ополоснула. Устало переступила отекшими ногами в растоптанных сандалетах, не мешая подсобнице, завитой, как баран, орудовать веником. — Начнем с мытья. Укорачивать будем?

— Я к вам не с тем, — пробормотала Оксана, виновато дернувшись в кресле, да так, что затрепетал пеньюар. — Мне, понимаете, не укладку. Коротко постригите, и все. Вроде под мальчика.

Соседка Томы съязвила:

— Здорово выгадала! Валяй, обработай гражданочку под новобранца.

Оксана подумала: «Вот я и солдат».

— Убрать такие чудные волосы! — Руки в бока. — Хоть убейте, не стану. Тем более это не модно и вам не к лицу.

В высоком зеркале над умывальником Оксана увидела свое нечеткое отражение. Что ей в последнее время к лицу — не к лицу?

— Миленькая Тамара, не знаю, как вас по отчеству, беритесь за ножницы. Знаю, о чем прошу. Понимаете, надо.

— Как это надо?

Оксана помедлила, но объяснение дала:

— В больницу ложусь.

— Ну и что?

— Возможно, предстоит операция. — Взъерошила свои «чудные волосы». — Где мне с ними возиться!

— Операция! И вы дадите согласие?

— Врачам решать, а не мне.

— Им что, они любого готовы… Их хлебушком не корми…

— Стригите, пожалуйста. Мне завтра рано вставать.

— Прямо в больницу? Слышали, девочки? Другое дело, коли «скорая» сволочет в беспамятном состоянии. Прямо с носилок на стол. Но добровольно, собственными ногами…

Из радиоточки лился тихий томительный вальс. Оксана выпрямилась, оправила на себе пелеринку.

— Не будем спорить. Обкорнайте, и дело с концом.

В помещение вошли две дамы в возрасте. Мастерицы оживились, предстояла стоящая работа. Химическая завивка или укладка, а то и еще прибыльней — окраска волос. На Тому были брошены взгляды: что, получила? перехватила выгодную клиентку? В ее пухлых руках вызывающе залязгали ножницы: да, получила! Оксана сидела не шевелясь, прислушиваясь к жужжанию фена в сочетании с мелодией вальса. Смолоду не любила сладковатый дух «стрижки-брижки», но сейчас жадно впитывала в себя и звуки, и запахи, — они были слиты с мирным обыденным существованием. Все привычное, рядовое останется за линией фронта.

Добровольно… Своими ногами… Не последний ли в жизни этот ее приход в парикмахерскую? Может, тому уже не бывать… Не об этом ли подумала толстушка с ножницами в руках? Пригнувшись к коротко остриженной голове, зашептала в ухо, больше не защищенное волосами: