Борис Кантор - Побег

Я пошел вдоль реки, но путь мне преградил впадающий в нее широкий ручей. Свернул направо и вскоре наткнулся на галечную отмель. Такая же отмель была на другом берегу. Это был хороший брод.

Присмотревшись, я увидел на другом берегу остатки каких-то бревен, а на моей стороне к ручью шла старая, заросшая дорога. На мягком травянистом берегу были видны только следы лосей и никаких следов человека. На отмели и на берегу в два ряда торчало то, что осталось от свай. Видно, когда-то здесь был деревянный мост.

Я без труда перешел по чистому галечному броду на противоположный берег. Там прямо от берега шла неширокая низина, через которую была проложена гать. В основе гати лежали толстые стволы лиственницы, покрытые сверху брусьями. Я никогда не видел такой добротной гати. Хотя она и была довольно древняя, доски еще не сгнили. Сразу после гати шла дорога — вначале по старому лесу, а затем она вышла на открытое пространство. Дорога была покрыта щебнем, колеи широкие и неглубокие: значит, решил я, слой щебня достаточно толстый. Вероятно, по дороге когда-то ходили машины и утрамбовали ее почти как асфальт. Дорога кое-где заросла мелким кустарником, но по ней и сейчас можно было спокойно проехать на грузовике. К юго-западу от направления дороги виднелась сопка, которая служила мне ориентиром. Она была уже недалеко.

По обеим сторонам дороги шли глубокие заросшие дренажные канавы. Вскоре я увидел канавы, расположенные перпендикулярно к дороге, и лежавшие на обочине кучи камней. Тут до меня дошло, что я иду по заброшенному полю, с которого собрали эти камни. Оно местами уже заросло кустарником, молодыми березами, соснами, осинами и высокой травой. Мне было страшновато идти этим почти открытым полем, но уж очень не хотелось снова уходить в болотистый лес. Да и трава была настолько высокая, что меня было трудно увидеть издалека.

Я отметил, что за последние сутки не видел и не слышал признаков человека. И на этой дороге тоже не было видно человеческих следов. Зато были следы лосей. Они проложили тропы в густой траве через поле. Видимо, спасались от комаров и мошки. Несколько раз я спугнул куропаток, но выстрелить не успевал.

Так я прошел километра три до развилки, от которой направо через поле шла такая же хорошая дорога к невысокому холму, на южной стороне которого виднелись какие-то развалины, заросшие крапивой. Когда я подошел, оказалось, что это каменный фундамент небольшого дома и остатки дымовой трубы. Я обошел вокруг него. Рядом с фундаментом был холмик с обвалившимся входом — погреб. Трава подле него росла редкая. Я разглядел в ней перья одичавшего чеснока, выкопал их ножом и положил в рюкзак — пригодятся для ухи! Не найдя больше ничего съедобного, я пошел дальше по дороге. Она как раз вела к сопке, на которую я решил подняться, чтобы оглядеться.

Заброшенные поля чередовались перелесками. Опять попадались заросшие развалины. Надо всем этим светило неяркое северное солнце, дул легкий ветерок. И тишина! Мне стало тоскливо от вида этих пустых мест, когда-то населенных трудолюбивыми людьми.

А то, что они были трудолюбивыми, не подлежало сомнению. Такие дороги, такие поля, такие гати! Ничего подобного у нас я не видел. Это не Россия! Я понял, что эти места раньше принадлежали Финляндии, и задумался: а что стало с людьми, которые жили здесь? Успели они уехать отсюда — или их раскулачили и сослали куда-нибудь в Сибирь? Оставить их жить здесь советская власть не могла, потому что результаты их деятельности были бы самой наглядной антисоветской агитацией.

Так, старыми дорогами, петлявшими между озер, я шел на запад, к намеченной сопке, пересекая вброд небольшие речки. Только в одном месте мост через речку почти уцелел. Сделан он был на совесть. За этим мостом сквозь деревья проглядывало озеро, по которому плавали два лебедя. И здесь со мной что-то произошло. Видимо, под влиянием длительного и утомительного похода, холода и голода, постоянного напряжения, вызванного необходимостью скрываться, и отсутствия общения с людьми во мне возобладали какие-то древние и дикие инстинкты. Всё, что последовало далее, до определенного момента происходило словно в каком-то странном сне. Взяв в руки ружье, я начал медленно подкрадываться к берегу.

Лебеди находились метрах в семидесяти от меня, недалеко от берега, и плыли в мою сторону. Они по очереди глубоко окунали голову в воду и что-то ловили. Один из лебедей поплыл к берегу, и кусты почти скрыли его. Я переместился, едва дыша, с ружьем наготове — и снова увидел лебедя. Второй подплывал к нему. На этом расстоянии бить лебедя картечью из моего ружья было бесполезно, и я решил стрелять из мелкокалиберного ствола. В этот момент из моей головы вылетели все мысли, кроме одной: нужно задержать дыхание, чтобы не промахнуться! Оба лебедя замерли неподвижно, как мишени, и глядели в мою сторону. Я прицелился в зоб того, что покрупнее, и медленно нажал спусковой крючок. Шея лебедя упала в воду, как палка. Второй лебедь издал крик и шарахнулся в сторону, но спустя несколько секунд подплыл к подстреленному лебедю и стал кружить возле него. Я вскочил и, всё еще пребывая в состоянии дикого охотничьего азарта, рванул к лебедям. Но уже на бегу стоявшее перед глазами марево так же неожиданно исчезло: у меня возникло чувство вины и содеянной глупости. Зачем я это сделал? Конечно, мне требовалось мясо при таком расходе сил, но ведь я же не помирал с голоду!

С этими мыслями я уже не бежал, а плелся к тому месту, где плавал убитый лебедь. Он оказался совсем близко от берега. Я вырезал палку с сучком в виде крюка и начал подтягивать мертвого лебедя к берегу. Второй лебедь, разбежавшись по воде, тяжело взлетел, поднялся и пошел на меня в атаку. Я отмахнулся от него палкой. Он отлетел недалеко, сел на воду и начал кричать. Меня всего корежило от его крика.

Пуля попала лебедю в основание шеи над зобом. Я привязал его за лапы к верхней петле рюкзака веревочками от накидки и взвалил рюкзак на плечи. Лебедь был крупный и весил не меньше десяти килограммов. С такой ношей далеко не уйдешь!

Я вспомнил, как в далеком детстве к нашим воротам в деревне Нижние Кинерки подъехал сосед-шорец, слез с лошади и отвязал от седла тяжелый мешок.

— Здравствуй, Мария! — сказал он, войдя в избу. — Я вам свежатины принес.

Он развязал мешок и вытянул из него за шею громадную белую птицу.

— Это гусь? — спросил я.

— Нет, это лебедь, — ответила мать. — Зачем ты его подстрелил?

— Подранка нашел, и пришлось застрелить, чтоб не мучился. Нам лесной дух запрещает стрелять и есть лебедей. А ваши русские цари их ели.

В это время вошел мой брат Миша и увидел лебедя.

— Дядя Коля, вы убили лебедя!