Борис Кантор - Побег

— Нет, я его добил — кто-то перебил ему крыло. Я слышал выстрел незадолго до того, как увидел подранка, и нашел бумажную гильзу на берегу Березовой речки. Ну что, будете вы есть лебедя?

— Ладно, оставь! Только я им заниматься не буду, — сказала мать.

— Ну что ж делать, — сказал Миша. — Придется мне заняться.

На следующий день мать запекла лебедя целиком в печи. Он оказался суховат, но корочка была настолько вкусная, что мне не хотелось ничего другого. Отец поглядел на меня и положил кусок мяса, а корочку разделил всем поровну. У нас тогда не было свежего мяса еще с прошлой зимы, поэтому лебедя с жареной картошкой съели до последней крошки.

Я снова вышел на старую дорогу и вскоре добрался до большого озера у подножия сопки. Теперь я клял себя последними словами. «Если я разделаю, приготовлю и съем его, то точно не перейду границу! Бог меня накажет! — крутилось у меня в голове. — Нужно его похоронить: может, это хоть как-то скомпенсирует мою ошибку!»

Я нашел углубление на склоне сопки, расширил его ножом до нужного размера, устлал мхом, положил туда лебедя, в несколько этапов набрал у реки необходимое количество камней и закрыл ими импровизированную могилу. Меня не покидало ощущение боли и обреченности. Еще в детстве я имел представление о кладбищах и обустройстве могил. Воспитанный в атмосфере атеизма, к религиозным символам я относился так же, как к светским, — без особенного пиетета; поэтому я сделал из двух палок некое подобие креста, что обычно ставят у нас на могилах, и, обстругав ножом перекладину, написал на ней карандашом: «Прости меня!»

Мне не хотелось оставаться на этом месте, и я пошел дальше по лесистому склону сопки. Нужно было остановиться, сварить ухи и поесть. Недолго прошагав, я наткнулся на ручеек, текущий с сопки. Поднявшись вверх, я обнаружил его источник во впадинке, где из-под большого камня бил чистейший родник. Это было удобное сухое место для костра, закрытое большими деревьями. Через полчаса уха с рисом и чесноком уже варилась на небольшом костре.

Я съел всю уху вместе с рыбой и отяжелел. Время было далеко за полдень, но у родника на северо-восточном склоне сопки было тенисто и прохладно, несмотря на солнечный день. Из-за высоких деревьев окрестности не просматривались, и я решил подняться на вершину. На моей кальке была отмечена ее высота — 400 метров. Я намеренно не писал названия сопок, рек, населенных пунктов и озер, когда копировал их на кальку. Вдруг увидели бы — начались бы расспросы…

Вершина сопки тоже оказалась лесистой, и это не позволяло обозреть местность, но чуть ниже, на юго-западном склоне, я заметил прогалину. Видно, когда-то давно здесь случился большой оползень, обнаживший камни. Я удобно устроился на мшистом склоне у опушки леса, прямо над каменистым обрывом. Отсюда открывался захватывающий вид на юг, запад и северо-запад — как с самолета. Сопку окружали всё те же поля вперемежку с лесом. Отсюда они не выглядели заброшенными. Казалось, там идет обычная сельская жизнь. Только деревень-то не было. Не было ни одного уцелевшего дома, остались только следы умной целенаправленной человеческой деятельности.

Мне снова стало тоскливо. Мы захватили еще один кусок планеты, и он умер, как умерли наши старинные деревни и поля в Сибири. Как умерли в моих краях деревни Верхняя Кинерка, Беларус, Горбуновка… Вот и здесь люди жили сотни лет, расчищали поля, строили дома, а теперь всё мертво. Где сейчас жившие здесь люди и их потомки? Наши советские руководители и здесь оставили свой мертвый след.

И вдруг мне пришла в голову мысль: «А ведь сам-то ты не лучше! Ты тоже оставил свой мертвый след, ни за что ни про что уничтожив живое существо. Не подумал? Советская власть тоже не думает об отдельном человеке. Получается, что я в каком-то смысле ее порождение и продолжение, несмотря на всё мое отношение к ней».

Мне были неприятны эти мысли, но факт оставался фактом — я поступил так, как привык поступать наш человек. Стреляй! Круши! Всё равно не мое! Как так получилось — на словах одно, а на деле другое? Откуда это во мне?

На склоне сопки, где я остановился, так пригревало, что можно было раздеться. Дул мягкий южный ветерок, мошки и комаров не было, и вдруг я почувствовал, что мои силы на исходе. Мне был просто необходим небольшой отдых. Ведь возможности спокойно поспать несколько часов, может, больше и не представится!

Дальше всё пошло проще. Дожди прекратились, водных преград стало значительно меньше. На близость населенных пунктов ничто не указывало, да их, наверное, здесь, вблизи границы, и не было. Создавалось впечатление, что никого нет на многие километры вокруг.

Вскоре я наткнулся на утоптанную тропу, которая шла в западном направлении, и, несмотря на опасность быть замеченным, решил следовать по ней, ибо она наверняка могла показать нужный путь через болота.

В конце дня, быстро шагая по этой тропе, я услышал какие-то посторонние звуки, а вскоре откуда-то издалека явственно донеслась солдатская песня. Через пару километров я обнаружил на тропе старые следы солдатских сапог и собаки — и понял, что до границы уже недалеко.

Некоторое время спустя я пересек уже свежие следы солдатских сапог. Это было очень опасно! В этот момент вдруг послышался какой-то треск. Я тотчас нырнул в лес и побежал зигзагами в поисках другого пути. Вдруг лес неожиданно кончился… и я очутился перед просекой, шириной метров пятьдесят, посреди которой в две стороны тянулся забор из колючей проволоки. Было очевидно, что это и есть граница.

Насколько мне удалось разглядеть, забор состоял из горизонтальных рядов колючей проволоки, расположенных на расстоянии около пятнадцати сантиметров друг от друга. Каждый ряд проволоки был прибит гвоздями к грубо отесанным столбам, стоящим через каждые десять — пятнадцать метров. Нижние ряды колючей проволоки были дополнительно прибиты к коротким столбикам, расположенным метрах в пяти друг от друга. Никаких пограничников ни слева, ни справа видно не было.

Признаки границы явились передо мной так внезапно и неожиданно, что я почувствовал себя совершенно неготовым к переходу через нее, хотя думал об этом моменте каждый день, миновавший после того, как я сошел с поезда.

Я вернулся в лес, сел на землю и задался вопросом — а что делать дальше? Первой мыслью было: что, если подождать до вечера, до темноты, и за это время осторожно понаблюдать за этим участком границы, определить интервалы времени между прохождениями патруля… И это было бы, наверное, правильным решением, но уже в следующую минуту я понял, что не в силах буду столько ждать, когда цель уже так близка, и сказал себе: «Будь что будет! Сейчас или никогда!»