Борис Кантор - Побег

Под плотной охраной нас повели в баню. Помывшись, мы обнаружили, что форма исчезла.

— Господа, ваше обмундирование направлено на химобработку, вам предлагают переодеться в шведскую одежду, — сообщил переводчик.

В углу лежала груда тряпья, видимо извлеченного с мобилизационных складов: шинели из двухцветного сукна, с синими воротниками и обшлагами, высокие башмаки с коваными подошвами, серые шерстяные штаны. Всё чиненое, с заплатами и штопкой, но чистое.

«Смотри, форму времен Карла XII дали!» — шутили моряки, облачаясь.

На ночлег нас определили в пустой деревянной гостинице. Кроватей там не было, зато посты выставили повсюду. Солдат с винтовкой стоял даже на козырьке над главным входом. Но бежать никто и не собирался: матросы заснули как убитые, расположившись вповалку на полу, на выданных шведами матрасах.

С утра к гостинице началось паломничество. По радио передали, что в Нюнесхамн привезли интернированных русских, и местные жители целыми семьями приезжали посмотреть на экзотических гостей.

Вскоре подогнали автобусы, и нас повезли в постоянный лагерь. Путешествие закончилось в глухом лесу, поблизости от местечка Бюринге. Одного взгляда на открывшуюся картину было достаточно, чтобы понять — шведские власти не собираются церемониться с «красными», которых вот-вот разгромит победоносный вермахт: забор из колючей проволоки в три ряда, сторожевые вышки по углам, щитовые деревянные бараки, охранники с немецкими овчарками…

Лагерь пополнялся до начала ноября 1941 года. Сюда стекались немногие, кто уцелел в жерновах немецкой военной машины: летчики, моряки, пехотинцы, политруки.

О положении на фронтах никто из них ничего не знал: это были последние защитники островов Моонзундского архипелага, спасавшиеся кто как мог. Одним удалось угнать эстонский рыбачий баркас, у других были припрятаны посыльные катера, третьи пришли на весельных лодках — их ладони были похожи на куски окровавленного мяса, кожа свисала клочьями.

Среди последних был и капитан-лейтенант Барсуков, командовавший на Эзеле флотилией из двадцати пяти «морских охотников». Все его корабли были потоплены в боях, и Барсуков с четырнадцатью оставшимися в живых моряками своей флотилии сражался до конца сентября на Эзеле, где пульсировал последний очаг советской обороны.

Как оказалось, второго октября генерал-лейтенант Елисеев, командовавший гарнизонами Эзеля и Даго, со всем своим штабом на торпедных катерах эвакуировался на остров Ханко, бросив подчиненных на произвол судьбы. Они не получили даже приказа о дальнейших действиях, а лишь совет «попытаться пробиться на Ханко или присоединиться к эстонским партизанам».

«Как пробиться? Идти пешком по морю?» — слышались вопросы. В винтовках и наганах оставалось всего по нескольку патронов — держать оборону было нечем!

Тогда Барсуков предложил разыскать лодки и плыть в Швецию: до Готланда было относительно недалеко, ветер дул с востока, но главное — немецкая блокада островов с запада была наименее плотной. Так и решили! Разыскали шесть брошенных на берегу рыбацких лодок и поздно вечером третьего октября пустились в путь. Но шторм разбросал маленькую флотилию, и на следующие сутки к Готланду пришла лишь одна-единственная лодка — с Барсуковым и еще четырьмя моряками.

В начале 1942 года в лагерь прибыли представители советского посольства. Раздали подарки — конфеты, носовые платки, книги. Привезли газеты.

«Ребята, — сказали они, — война идет страшная, но мы победим! Сохраняйте силы, будем вместе строить нашу родину после победы». А 23 февраля 1942 года к нам в Бюринге пожаловала даже сама Александра Коллонтай, посол СССР в Швеции.

Подарки и слова поддержки были, безусловно, приятны и, главное, развеяли наши страхи — родина не считает нас предателями, а наше бегство в Швецию признано правильным поступком в сложившейся ситуации.

Посольство сообщило, что пребывание интернированных в Швеции оплачивается Советским Союзом, и нам даже начали выдавать карманные деньги. Командиры получали по 60 крон в месяц, а рядовые — по 45 крон. Это были хорошие деньги: превосходный подержанный велосипед стоил всего 30 крон!

Вскоре удалось добиться и права на работу, позволявшую получать еще по 20–30 крон в месяц, но главное — возможность вырываться за пределы лагеря. Образовались бригады лесорубов и дорожных рабочих, которые под охраной солдат ежедневно выходили за лагерные ворота.

Контроль над интернированными был прост, но эффективен. Вышел наружу — получи на вахте бронзовый значок с личным номером. Явился — сдай назад.

Чтобы русских было видно издалека, на левый рукав нам нашили большие красные звезды. Мы тогда еще не знали, что получили своеобразную весточку из еврейских гетто, разбросанных по всей Европе, — шведы скопировали опыт немцев, обязавших евреев носить на рукавах повязки со звездой Давида.

О том, что 164 русских из Бюринге «разбогатели», прослышали торговцы и стали регулярно привозить в наш лагерь всякий хлам, не находивший спроса у шведов. Вскоре временные жители Бюринге «обросли бытом». У многих появились костюмы, фотоаппараты, велосипеды, груды часов. Нельзя было купить лишь самого необходимого — продуктов, свободная продажа которых — как и спиртного — была в Швеции запрещена.

Сначала мы приспособились было варить бражку на лагерной кухне, но потом открыли для себя настоящую пещеру Али-Бабы — в виде скромной станционной лавочки. Там без всяких норм и карточек продавались флаконы превосходных на вкус лосьонов для волос! Лавочник не успевал завозить товар из Стокгольма, удивляясь тому, как много жидкости впитывают стриженые головы русских. С этим шведским лосьоном можно было продержаться и до победы!

Казалось бы — живи и радуйся, что уцелел в мясорубке, да еще и заграницу повидал. Но тут некоторые политруки и комиссары, сами чудом спасшиеся из Моонзундского котла, занялись привычным делом — поиском «контры» среди обитателей Бюринге: «Как бежал? Почему бежал? Если не изменник Родины, укажи на изменников!»

Однако «выстроить всех в шеренгу» вдали от родины им не удалось. Некоторые огрызались, поминая имена Сталина и Берии совсем не в том контексте, как диктовали передовицы «Правды», доставлявшейся нам из посольства. Дело дошло до драк. Уже к концу 1942 года лагерь Бюринге разделился на «красных» и «белых». Последние договорились между собой не возвращаться в СССР.

Шведские власти, обнаружив, что наша «холодная» гражданская война в любой момент может перейти в кровавую схватку, объявили об образовании двух лагерей. Те, кто собирался вернуться в Советский Союз, были помещены в лагерь «А», а тридцать четыре «невозвращенца», среди которых был и я, перешли в лагерь «В», отделенный от остальной территории колючей проволокой. Начальником «красных» был назначен подполковник Анисимов, а мы, «белые», выбрали себе в командиры капитан-лейтенанта Барсукова.