Борис Кантор - Побег

В отличие от лагеря «А», у нас царила тревожная атмосфера неопределенности. Страх за свое будущее рядовые и командиры заглушали лосьоном для волос. Барсуков был наиболее твердым противником советского режима среди всех нас, находившихся в лагере «В». Он вступил в партию лишь из чувства самосохранения в первые годы после революции, отнявшей у него многих близких.

Я был в лагере правой рукой Барсукова, во всем поддерживая его. Ведь я уже бывал за границей, поэтому мог сравнить жизнь там и у нас.

В лагере я научился делать под заказ модели судов, а все заработанные деньги — довольно большие — прогуливал в Стокгольме. Моя жена и сынишка погибли в блокадном Ленинграде, так что я остался совсем один. Во время очередного посещения Стокгольма я и познакомился с Ниной.

Затем, 19 сентября 1944 года, Финляндия вышла из войны, и открылся путь для возвращения домой интернированных в Швеции советских военнослужащих. Они были разбросаны по разным шведским лагерям, и везде — как и в Бюринге — произошел раскол.

Многие не хотели уезжать из Швеции. Кому-то удалось бежать и перейти на нелегальное положение, кто-то сумел жениться или устроиться на работу, получив таким образом разрешение поселиться за пределами лагерей. Но тех, кто еще находился за колючей проволокой, шведское правительство решило депортировать к октябрю 1944 года.

В закрытых снаружи вагонах, чтобы пассажиры не вздумали бежать, их повезли в порт Евле, откуда 10 октября 1944 года в Финляндию отправился первый пароход с девятьюстами интернированными. При этом газетам было запрещено писать о депортациях: жителям страны не следовало знать о том, что русским в Швеции отказали в праве на убежище.

«Момент истины» для нас, обитателей лагеря в Бюринге, наступил 1 октября 1944 года.

В тот день стояла теплая солнечная погода. Шведы приказали всем нам, находившимся в лагере «В», перейти в лагерь «А» для общего построения. Нас выстроили в одну шеренгу, и перед нами держал речь какой-то подполковник из посольства, стоявший в окружении шведских генералов.

Шведы объявили, что те, кто хочет остаться в лагере и не ехать в СССР, должны выйти из строя.

Все стояли, боясь шагнуть первыми. Я глаза опустил, вижу: у кого-то нога шевельнулась, и этот человек вышел из строя. В результате все тридцать четыре наших — вышли.

Тогда подполковник рассвирепел: «Нет, так не пойдет! Я с каждым в отдельности буду разговаривать!» И нас стали вызывать по одному в барак.

Главная атака пришлась на капитан-лейтенанта Барсукова. Во время разговора с ним представители посольства так орали, что их вопли разносились по всему лагерю. Лишь присутствие шведского охранника помешало им броситься на Барсукова с кулаками.

Вскоре лагерь «А» стал сворачиваться. Подогнали грузовики, которые заполнялись заработанным в Швеции добром: в кузов летели тюки материи, велосипеды, швейные машинки. Возвращающиеся, одетые в новые гражданские костюмы, прощались с нами, своими товарищами из лагеря «В». Недавние ссоры были забыты…

Вдруг, в марте 1946 года, меня и еще четверых оставшихся в Швеции советских военных моряков — капитан-лейтенанта Николая Барсукова, военврача Петра Фигурнова, матросов Николая Овчинникова и Алексея Зиновьева — арестовывают и помещают в следственный изолятор Нючепинга. Оказалось, что Москва обвинила нас в убийстве двух политруков в сентябре 1941 года и требовала выдачи преступников. Обвинение выглядело так:

«Как следует из тщательного расследования, обвиняемые не выполнили приказа вышестоящего командования о переходе тральщиков с Эзеля и Даго в Ленинград, убили своих политруков и дезертировали в Швецию. Этих лиц следует рассматривать как уголовных преступников, совершивших убийство советских граждан, а посему их надлежит выдать советским властям для суда в Советском Союзе».

Однако руководству Швеции была понятна дальнейшая судьба обвиняемых. Обвинение подобного рода влекло за собой расстрел. Поэтому судебное разбирательство было назначено в Швеции. Нам дали адвокатов, а суд затребовал из Москвы материалы дела.

Советская сторона утверждала, что политруки Яковлев и Акулов раскрыли планы заговорщиков дезертировать в Швецию и, когда обратились к ним с предложением одуматься, были застрелены из револьверов на палубе одного из тральщиков.

Их одежду и документы сожгли в корабельной топке, а в качестве дополнительной уловки, призванной убедить всех, что офицеры сами покинули тральщик и вернулись на Даго, в воду была сброшена шлюпка.

Дело, однако, стало рассыпаться при самом поверхностном рассмотрении. Как мог Барсуков оказаться на борту тральщика, если он прибыл в Швецию только спустя две недели?

«То, что Барсукова втянули в эту историю, доказывает фальшь всех обвинений! — заявил адвокат в одном из своих первых выступлений. — Его верность воинскому долгу подтверждается свидетельскими показаниями капитан-лейтенанта Мишарина. Он сообщил, что Барсуков после гибели своих катеров добровольно пошел сражаться на суше, поклявшись биться до последнего. Доказано, что он был в числе последних защитников острова Даго. Если он состоял в заговоре, что мешало ему уплыть в Швецию на тральщиках?»

Следом стали рассыпаться все остальные свидетельства обвинения. Свидетели уверяли, что политруки остались на Даго, когда тральщики уходили в море. Один из них, Яковлев, говорил, что «в капиталистической Швеции нас наверняка расстреляют, и потому лучше пробиваться к эстонским партизанам».

Летом 1946 года последовал окончательный приговор. Мы были признаны невиновными по всем пунктам обвинения.

После этого, в знак благодарности Швеции за нашу защиту, под моим руководством была изготовлена модель фрегата с названием «Рэттвиса» («Справедливость»), которую мы преподнесли в дар шведскому королю.

Справедливость восторжествовала, но одна из целей процесса всё же была достигнута: мы, советские граждане, рискнувшие ослушаться приказа вернуться на родину, получили заряд страха на всю оставшуюся жизнь!

Я был восхищен мужеством этого тихого и спокойного человека, совершенно не похожего на героя, прошедшего столь ужасные испытания.

После этой встречи мы подружились. Я часто бывал у них дома. Они с Ниной Нильсовной были одинокими людьми, и я стал им вместо сына.

Георгий Владимирович был очень образованным и эрудированным человеком и обладал удивительной памятью. Стены их квартиры были уставлены стеллажами с книгами. Он всегда мог взять с полки нужную книгу и указать страницу, где было изложено то, на что он ссылался, и зачитывал абзац. Меня это поражало! Он прекрасно знал историю русской армии и искусно изготовлял оловянных солдатиков, раскрашивая их в цвета разных родов войск.