Борис Кантор - Побег

У Ваньки к этому времени валенки износились так, что починить их было невозможно, и теперь в очередях за хлебом стояли только Аня и Валя. В магазинах никакой обуви не было, но отцу удалось найти галоши, к которым он пришил обрезанные голенища от Ванькиных валенок, и тот снова отстаивал в очереди по утрам.

В конце февраля неожиданно приехал Петя в военной форме с погонами сержанта и в голубоватой авиационной шинели. Он пробыл у нас несколько дней, но мне с ним так и не удалось поговорить. Говорил он только с отцом и матерью, а нам, малышам, уделял мало внимания. Я так хотел продекламировать ему стихи, которые знал наизусть, но случая для этого не представилось.

Все разговоры за столом шли о трудностях нашей жизни. Отец решил, что нужно переезжать в деревню, так как с таким маленьким огородом нам не прожить, а дополнительные участки выделяют только за несколько километров от нас. Даже если и посадишь что-то, летом без присмотра всё украдут. Петя же считал, что надо оставаться на этой стройке, важной для страны, где со временем всё устроится; кроме того, он посоветовал отцу вступить в партию. Я тогда не понял, о какой партии шла речь. Петя уехал, даже не попрощавшись с нами, малышами.

В начале марта, когда солнце уже припекало так, что можно было снять ватник, отец ушел и отсутствовал несколько дней, а когда вернулся, сообщил, что нашел дом с большим огородом в деревне Нижние Кинерки, в пятнадцати километрах от Калтана, где ему предложили работу пилоправа на тамошнем участке леспромхоза ГРЭС. Там на лесозаготовках работали расконвоированные сибулонцы и вольные. Сибулонцами в наших краях называли заключенных. Это слово происходило от названия «Сибирское Управление Лагерями Особого Назначения». Слово «зеки» у нас в то время не употреблялось.

Мать с отцом решили переезжать в эту деревню. На стене магазина повесили объявление о продаже дома, и от покупателей не было отбоя, так как в то время в Калтане найти жилье было почти невозможно. Люди жили зимой в огромных палатках. Не давали жилья даже инженерно-техническим работникам, поэтому спрос на наш дом был очень большой, особенно из-за водяного насоса. Хорошо ли его продали, я не знаю. Отец, получив задаток, снова ушел в Нижние Кинерки и купил там выбранную им избу.

Настал апрель, и вот-вот должна была вскрыться река Кондома, а моста в Калтане через нее не было. Надо было срочно переезжать. Мать с Валей повели корову через реку по уже сильно подтаявшей ледовой дороге. Им предстояло пройти пешком пятнадцать километров: так как корова была стельной, ее боялись перевозить на грузовике по разбитым дорогам.

Приехал Алексей с шофером на полуторке, в которую они с отцом быстро погрузили нашу мебель, барахло, остатки картошки, овощей и сена, надели цепи на задние колеса и поспешили по ледовой дороге через Кондому. Подъехав к другому берегу, остановились. Там вода уже покрывала лед, а дорога на стыке льда и берега была совершенно разбита. Отец с шофером стали рубить кустарник, росший вдоль реки, и бросать его на этот стык, чтобы машина не провалилась при выезде на берег. Алексей в это время отмывал свою шинель, которую я заблевал, сидя у него на коленях в кабине, куда проникали выхлопные газы от мотора.

Затем все мы, кроме шофера, вышли на берег. Машина отъехала назад, а потом, разогнавшись, с воем выскочила по набросанным кустам на дорогу. После этого отец посадил меня с Аней и Ванькой в кузов и залез туда сам. В кузове бросало так, что нас чуть не выкидывало. Отец держал меня, а Аня — Ваньку.

Мать и Валю мы не догнали — они пошли прямо через горы, где уже пробивалась зелень, чтобы корова могла отдыхать и щипать свежую траву. Мы же ехали круговой дорогой по равнине вдоль Кондомы, а потом вдоль речки Кинерки. Хотя расстояние по дороге было всего двадцать пять километров, ехали мы очень долго. Полуторка то и дело застревала, и приходилось рубить кусты и бросать под колеса.

Приезда в Нижние Кинерки я не помню — видимо, заснул, несмотря на болтанку, и, проснувшись утром, не мог понять, где я есть. Все уже давно встали. Ванька отвел меня в уборную через сарай, который стоял метрах в десяти от избы. Сарай был огромный — больше избы. В одном конце его был коровник, где лежала наша корова, а в другом — стояли козлы для пиления дров и большая поленница, которую оставили старые хозяева. Посередине сарая было сгружено наше сено.

На обратном пути я огляделся. Изба с сараем и покосившейся баней стояли в переднем углу большого огорода и отделялись от улицы двором метров пятнадцать шириной. Изба была срублена в угол из очень толстых сосновых бревен, уже почерневших от времени, но на вид еще крепких. Стены утеплены высокими завалинами. Четырехскатная крыша из деревянных желобов местами поросла мхом. Видно было, что изба очень старая.

Снег уже полностью стаял, и во дворе стояла лужа, в которой, как островки, лежали плоские камни, по которым можно было перебраться на улицу. Посередине улицы проходила дорога, представлявшая собой сплошное месиво из грязи, и лишь по обочинам вдоль оград тянулись полоски сухой травы. Через улицу напротив нашего двора посреди большого луга и огорода стояла небольшая перекошенная избушка с подпорками из бревен. Без подпорок она бы, наверное, давно рухнула. Правее ее во впадинке начиналась большая лужа. Она пересекала дорогу и продолжалась далее к каким-то строениям, видимо скотным дворам, окружая полумесяцем взгорок, на котором был наш двор с избой и сараем. В одном месте через лужу шла бревенчатая гать. Она была в таком виде, что я не мог понять, как вчера мы проехали по ней на машине. За лужей у гати стояли еще две избушки, а дальше на другой стороне дороги — бесконечный луг до самых гор.

На нашей стороне улицы дома и огороды шли до конца деревни, но между нами и следующим за лужей домом был чей-то огород (дом на этом участке не стоял), так что с этой стороны соседей не было. На другой же стороне за нашим огородом стоял небольшой хорошо выглядевший дом с сараем и огородом.

Ванька объявил, что сбегал на речку за скотными дворами и что вода уже течет поверх льда. Однако мне было не до речки. Я со вчерашнего утра ничего не ел, и в животе урчало.

Только мы подошли к крыльцу, как услышали женский голос.

— Ребята! — За забором соседнего огорода стояла женщина и махала нам рукой. Мы тоже помахали ей. — Позовите вашу маму! Пусть подойдет ко мне!

Мы вошли в избу и сказали матери, что соседка зовет ее. Мать пошла к ней через огород.

Теперь я мог осмотреть нашу избу изнутри. Она была почти квадратная, примерно метров семь на шесть с четырьмя окнами: два окна в стене, противоположной входу, и по одному в боковых стенах. Сосновые бревенчатые стены были темные от времени. Справа от входа стояла большая русская печь. К ней спереди примыкала обычная печка, плита которой служила шестком. Русская печь разделяла избу на две неравные части. За печью уже стояла кровать отца и матери. Слева от входа отец собирал нашу маленькую двухъярусную кровать, которую мы привезли из Калтана. В левом дальнем от дверей углу стоял деревянный топчан для Ани и Вали. Правый угол занимал большой стол со скамейками. В простенке напротив входа — шкаф с посудой. К боку русской печи примыкала деревянная лежанка, и под ней стояли ведра и таз. Пол был сделан из широких досок. Под окном между нашей двухъярусной кроватью и топчаном был сделан вырез в полу, закрытый тяжелой крышкой. Это был лаз в подпол. Рядом с входной дверью висел умывальник с деревянной лоханкой под ним. Рядом стояла закрытая крышкой кадка с водой. Две табуретки у топчана завершали меблировку избы.