Лана Барсукова - Счастливые неудачники [litres]

Само собой, сидеть им надо было вместе, рядышком, поэтому Петрович убрал с заднего сиденья свой громоздкий «ФЭД», переложив его вперед.

Ехали молча, стесняясь говорить при чужом человеке. Иногда только шептали друг другу короткое: «Смотри, вот там», или «Тебе удобно?», или «Не холодно?» Вообще Петрович, подрабатывая водителем, давно выявил закономерность: чем интеллигентнее пассажиры, тем скованнее они себя чувствуют при водителе. Только хабалки ни в чем себе не отказывают, трещат по телефону так, что хочется уши заткнуть. А эти ехали молчком, тесно прижавшись друг к другу. Петрович прекрасно понимал, что они разговаривают руками, проводя ток по ладоням, как по высоковольтным проводам.

Когда проезжали мимо старой церкви, обрамленной подсветкой по распоряжению неожиданно уверовавшего в бога губернатора, парень подал голос:

– Простите, можно остановиться здесь? На пару минут. Очень уж красиво.

В ночи церковь смотрелась такой яркой и нарядной, какой-то неправдоподобно значительной, что парень отважился попросить:

– Простите, вы не согласитесь нас щелкнуть? – и протянул свой смартфон.

«Да что ж это он постоянно извиняется? Почему интеллигенты вечно себя виноватыми чувствуют?» – подумал Петрович. А вслух сказал:

– Я на таком не снимаю. Ночная съемка плохо получится.

Петрович лукавил. Дело было в другом. Он не хотел оказывать им мелкие услуги. Это представлялось ему нечестным. Ведь завтра он отнесет кадры, сделанные в аэропорту, Лидиному мужу. Получит деньги и помирится с женой. Перемирие будет длиться, пока не кончатся деньги. Это его жизнь. Каждый живет, как может, а не как хочет. Но если уж ему выпало быть Иудой, то он, по крайней мере, обойдется без поцелуя, без добренького жеста на память.

– А на вашем? На вашем фотоаппарате получится? – Лида показала глазами на «ФЭД».

– На моем я таракана на горе снять могу, – ответил Петрович.

– Мы не тараканы, мы лучше, – не сдавалась Лида. – Мы деньги оставим, а вы нам вышлете фотки. Ну пожалуйста.

И она сложила в шутливой мольбе руки, играя под девочку, выпрашивающую сладкое.

Как-то все сложилось воедино: лубочность подсвеченной церкви, шутовское заламывание рук взрослой девочки, карнавальность ночи, кажущейся этим двоим веселым приключением. Все как будто понарошку. Стоит Петровичу согласиться, и Лида встанет в игривую позу, приобняв своего очкарика точно так же, как сотни теток обнимали ослика на берегу Черного моря. Это будет дешевая картинка из разряда «сделайте мне красиво». Как радужное бензиновое пятно в луже. Они этого хотят? Об этом просят?

А ведь есть настоящая радуга. В небе. И Петрович вдруг всколыхнулся желанием им эту радугу показать. Сделать настоящую фотографию. Где будет все: и любовь этих людей, и их сцепленные руки, и счастливая дурашливость, и красота ночи, и величественность церкви, и запах прелой листвы, и щемящая неотвратимость расставания. Потому что у всего есть конец. Конец есть даже у того, у чего нет цены.

Петровичу захотелось сделать фотографию, где поместятся все: Лида с очкариком, счастливые и влюбленные, и они с женой, лающие друг на друга, чтобы не выть от тоски и одиночества. Чтобы любовь сияла, как желтое солнечное пятно, даже если вокруг бесконечная изумрудность мертвого подводного мира. Лида с очкариком купаются в солнечном свете, не понимая, как сильно и как ненадолго им повезло. А Петрович с женой уже слишком далеко от него, им не выплыть, сил не хватит, они тонут, толкая друг друга острыми локтями и раня обидными словами.

Петрович молча вышел из машины, обогнул ее, открыл переднюю дверку, как будто приглашая даму на выход, и достал свой «ФЭД».

– Только условие. Вы просто походите тут, церковь посмотрите. На меня не обращайте внимания. Я сам все сделаю. Мы сделаем, – показал он на фотоаппарат.

Этой же ночью, уже под утро, когда светало и тишину начали разрывать звуки суетливого города, Петрович закончил колдовать над фотографиями. Все ушли в мусорное ведро, кроме одной. В сиреневом тумане осенней ночи стояли два человека, мужчина и женщина, и, взявшись за руки, смотрели друг на друга. А над ними плыл крест церкви и сорванный ветром желтый лист. Похоже, березовый. Все просто. Просто стояли, просто взявшись за руки, просто смотрели, просто молодые люди, просто старая церковь.

Но Петровичу хотелось долго-долго смотреть на эту фотографию, тихо печалиться и почему-то напевать: «Сиреневый туман над нами проплывает…» Какая-то странная песня, слишком простенькая, даже простоватая, чтобы на что-то претендовать, без умных слов и высокого музыкального штиля, сплошное недоразумение, а вот ведь звучит, длится, продолжается. Непонятно, по какому праву. Как сама жизнь.

Петрович смотрел на фотографию, и его пробирал озноб. Озноб от страха, что он мог остаться дома, проспать эту ночь, не сделать этот кадр. Он шел к этой фотографии всю свою жизнь, шел вместе с осликом и попугаем, шел по песку черноморских пляжей и коридорами детских садов. И так легко мог с ней разминуться.

Десятки, сотни стечений обстоятельств привели его к этому кадру. И ссора с женой, захлебывающейся возмущением и давящейся рожками. И духота гостиничного номера, выгнавшая молодых на ночную прогулку. И случайность выбранного маршрута, прибившая их к церкви. И смешной губернатор, который хочет выслужиться перед богом и туристами одновременно, освещая церковь, как новогоднюю елку. И странная сиреневая тональность той ночи, словно омытая осенней слезой. И березовый листок, сорвавшийся в эту секунду. И теплый ветер, погнавший его по воздушному коридору прямо над головами влюбленных. Обстоятельства сложились в причудливую мозаику, которую не повторить и не собрать по собственному желанию. Тут нужно провидение высших сил. Потому что настоящее искусство – это всегда свыше, а художник лишь проводник.

На свете был только один человек, который мог понять его настроение. Петрович даже не подумал, что звонит в шесть утра:

– Игорь Николаевич, я хочу к вам заехать. Можно? Мне показать кое-что нужно. Вы поймете. Буквально на минутку.

Старики рано встают. Как будто им есть куда торопиться. А может, так оно и есть. Они торопятся жить, потому что им мало осталось. Игорь Николаевич не удивился раннему звонку и ни о чем не спросил. Зачем тратить силы на глупые вопросы вроде того, почему раньше не звонил? почему много лет назад свернул в подворотню, чтобы избежать встречи? Значит, так было нужно. А сейчас нужно ставить чайник и ждать вихрастого Лешку в гости. Конечно, вместо вихров уже давно образовались обширные проплешины, но учитель видит своих учеников памятью, а не глазами.

Петрович гнал машину, с удовольствием планируя сегодняшний день. Давно у него не было столько дел. До чего же приятно иметь напряженный график! Прямо как у мачо из рекламы, которому нужны быстрая машина, скоростной интернет, мгновенные покупки «в один клик». Правда, неясно, что этот мачо будет делать с освободившимся временем.