Дмитрий Пригов - Мысли

Так вот.

Вернемся к основной проблеме. Проблеме, пока лишь вскользь помянутой, но среди всего выше наговоренного, это, пожалуй, та самая основная, нулевая точка, которая самим своим появлением, проявлением актуализирует, да и просто порождает многочисленные пучки расходящихся возможностей.

Кто же есть этот, так сказать, Даниил Андреев нашего созерцания и прислушивания к разной степени ясности проявленности структур сложностроенных миров ТВПП?

И тут со всеми приличествующими извинениями я должен вернуться к далеким временам моего школьного послевоенного детства. Извинения естественны потому, что, являя текст, вернее, представляясь или, еще вернее, притворяясь являющим текст как бы научно-ориентированный, вернее, ориентированный на научную среду, я давно уже исчерпал условно принятый предел использования смягчающего лирического материала, как и квазинаучного, остался лишь лимит строго научного, а у меня его и нет, либо есть, да я его не могу различить среди прочих. Вот, понимаете ли, незадача.

Однако же, слушайте внимательно. Это очень важно.

Идет урок литературы. Не помню, какой там класс — шестой, или седьмой. На повестке дня «Евгений Онегин». Пушкин. Учительница литературы, молоденькая, симпатичная такая, по послевоенной моде (как я себе сейчас это могу представить), спрашивает очумелых учеников о чем-то вполне доступном и достаточно скучном внутри «Евгения Онегина». Все нормально. Как у людей. Как в любой науке о литературе любого времени и любого уровня. И тут встает одна девочка и произносит: Таня полюбила Женю! — как гром среди ясного неба! столпотворение в небесах и в литературных полях и пространствах! Вы представляете себе: Таня полюбила, нет, не Евгения Онегина, а Женю! Женю! Кто из нас, после дважды упомянутого в нашем присутствии авторитетным лицом имени известного, утвержденного веками и страшной культурной традицией, имени неземного героя, после обозначения его Евгением Онегиным (почти в одно слово — Евгенийонегин), смог бы так легко и непринужденно, не подозревая даже об ужасе и безумии кощунства, идентифицировать эту великую историю с нехитрой своей, чтобы уподобить неземного Евгения поэмы со своим дружком Женей? Да, друзья, после этого мощного акта соотнесения истории бедной Тани со своей, что могут значить всевозможные интертекстуальные изыски, неуместные аллюзии, ненужные цитаты, тонкости холодного агасферового чтения и прочтения во время легкого и незапятнанного странствия по всем весям и народам!

Нет! Нет! Мы не оспариваем ни одного из способов существования в литературе и использования ее. Но кто, кто защитит бедное: Таня полюбила Женю! Кто не преисполнится высокомерием и не попытается (и это самые лучшие, терпимые и гуманные из нас) заставить этого: «Таня полюбила Женю» (обозначим и отныне для краткости будем именовать ТПЖ) понабраться культурки, либо же, если уж совсем тяжелый случай, если уж совсем не можешь, не волочешь, не фурычишь, не рубишь, так послушай умных людей! — а я не хочу! — как, как это ты не хочешь? — а вот так! вот так! Женя не любит Таню! не любит! не любит! не любит! (и слезы, рыданья, всхлипывания и возгласы: Я не могу! не могу! он не любит! не любит!) — какой Женя? — да Онегин же! Женя Онегин! — ну и что? ведь он — это, бродячий герой! — какой такой бродячий? — ну, ходит из литературы в литературу, из времени во время! — я не хочу! не хочу! не хочу! он — Женя! он мой! он — сейчас!

Вот такая незадача.

Так кто же встанет на защиту бедной ТПЖ и посмотрит ее или его глазами на все эти немыслимые писания и несусветную литературу. Как и что, искренне вжившись в ТПЖ, мы, наподобие Даниила Андреева, сможем вычитать из являющихся нам порой уж в совершенно диких очертаниях (вроде рассматриваемого нами как раз ТВПП) мира и в каких индексах и коэффициентах ТПЖ мы можем присвоить это себе, транспонировать в свою понятную и дорогую жизнь?

Ясно дело, сразу же последуют возражения, что человеку некой эксклюзивной культуры, скажем, близкой, по случаю, к мировоззрению и опыту Платонова, все это предстает в более внятном или, хотя бы, привычно-рутинном виде.

Во-первых, усомнимся в этом. Во-вторых, что нашему ТПЖ до всего этого?! В-третьих, что же нашему ТПЖ от этого убиться веником, что ли? А? Я вас спрашиваю.

Нет. В отличие от нынешней ньютоновской модели филологического сознания — тотальной прозрачности поля мировой культуры и моментальнодействия, взаимодействия и противодействия, мы принимаем модель «ангела среди ада» и подвижных границ. То есть среди ада ангел летит в своем облачке рая, и его понимание не глобально-размытое, а глобально-точечное. Глобально-размытое понимание имеет множество адептов, мы же постараемся за точечное.

Конечно, встает вопрос о степени неискушенности нашего ТПЖ. Но, собственно, эта проблема легко обнаруживается на любом уровне исследования и восприятия, так что постараемся принять, как в медицине: «практически здоров», уровень «практически способен к какому-никакому прочтению». Тем более что страсть к наукообразной точности в гуманитарных науках имеет дело не с чем иным, как с метафорой точности, что откровенно и даже с преизбыточествующей степенью наглости мы и явим в нашей методике исследования.

Давайте читать просто! Давайте, признаем, что можно читать просто! А то писатель наворотит черт-те что, а ты вникай! Или делай вид, что вникаешь! Ты, понимаешь, верь ему, а не себе. Нет, есть уровень, определяемый вопросом: А что это значит? — и это не уровень идеологии, тайных, скрытых замыслов, или неведомых мне, скажем, устремлений и идеалов. Нет. Вот, например: черпак сподобился оросить деревенщину! — что это такое? — да это так, это я специально! — а-а-а, понятно, мы тоже понимаем! когда специально — мы понимаем! Или другой случай — непонятно, но так принято. Это тоже как бы понятно — стихи, например.

Или, скажем, вдруг я заору: А-ааааа! А-аааааа! А-ааааааааа! — ты что? — да так! — понятно. Вот видите, это ТПЖ тоже понятно. Ведь она, или он, не спрашивает же: о чем кричишь?

То есть все эти круги нашего чуть-чуть, может, глумливого кружения (глумливого по отношению к высокомерной страсти конвенционального самоогораживания) суть попытки определить некую зону, откуда исходит вопрошание, попытки вжиться в него и вочеловечить его через себя, со всеми, конечно, должными и оговариваемыми здесь, заранее, аберрациями и шумами, свойственными персонажным тактикам и стратегиям.

Естественно, зон (в пределе — точек) персонифицированного вопрошания может быть достаточно много, и исследования топологии этого пространства — задача далекого будущего и неизвестно пока еще какой науки. Мы же постараемся определить ориентацию точки ТПЖ относительно шума ТВПП.