Дмитрий Пригов - Мысли

Я понимаю, что мои слова тоже могут лечь непереносимой тяжестью на чьи-то неподготовленные плечи, на чье-то неподготовленное сердце. И мне совсем, совсем не жаль критика — он сам избрал правила и закон, по которым ныне квалифицируем, идентифицируем, деконструируем и в результате редуцируем. Но мне жаль, жаль до слез, до изнеможения, до невозможности произнести следующее слово справедливого отмщения, жаль жену его и детей, не заслуживших все это! Но я был вынужден! Я был спровоцирован! Я был обязан и мобилизован даже сверх своих ожидаемых на это сил.

Я все-таки за некий профессионализм (если это можно так назвать), соответственно нынешнему состоянию культуры и в пределах мирового контекста.

А то все будет получаться, как с той бабушкой, попросившей местных хулиганов зарезать кабанчика, услышавшей шум и визг из сарайчика и вопросившей вышедшего оттуда: «Ну как, зарезали?» — «Ну зарезали-то, может, и не зарезали, а п. дюлей навешали!»

Или как: «Гражданэн, на вам нытка!» — «Не на вам, а на вас!» — «На мэнэ?» — «Не на мэнэ, а на мне!» — «Я и говорю: на вам нытка!»

Или как: «Грузины лучше, чем армяне!» — «Чем лучше?» — «Чем армяне!»

Или как… ну да ладно, и этого уже достаточно — ясно все.

И уж совсем напоследок — но все о том же: какими бы мы ни были обуреваемыми и невменяемыми, может, или вполне даже отрефлексированными поклонниками Бродского, Айги или Сосноры, я все же не вижу причин для столь уничижительных оценок поэтов, пусть кому-то и не приходящихся по столь неимоверно взыскательной душе, может, даже и оскорбляющих чью-то вкусовую нравственность, но занимающих вполне определенные, хотя и столь различные места в современном литературном пространстве (или, если угодно, процессе), — я имею в виду Андрея Андреевича Вознесенского и Тимура Юрьевича Кибирова [90] На том же круглом столе «Пути современной поэзии» Игорь Шайтанов заявил: «…уж добрые четверть века Вознесенский — явление по преимуществу не поэзии, а литературного быта, и не самое отрадное его явление» (Вопросы литературы. 1994. № 1. С. 21–22). А Владимир Новиков сказал: «У Кибирова нет своего ритмического лица, и поэтому его „цитатность“, „центонность“ лишена стереоскопической объемности» (Там же. С. 16). . Самим же потом будет стыдно, господа.

А в остальном — все нормально.

Эта работа посвящена умозрительно-статистической проблематике. Именно умозрительно-статистической, а не статистическо-умозрительной. Эти достаточно тонкие дефиниции, может быть, и не важные в иной, внимательной и честной работе по изучению данного нам в вербальном восприятии текста (в данном случае, рассказа «Тютень, Витютень и Протегален» Платонова, который для простоты отныне будем обозначать как ТВПП), нам важны и прямо-таки насущны. Так вот, обсуждению подлежат не умозрения оснований статистики, ее, скажем, онтологической укорененности (что может быть более уподоблено созерцанию Единого, вернее, мерцанию Единого в его динамике расслоения на множественное и тотчас обратное собирание себя в некое пульсирующее единство, что, конечно же, для всякого практиковавшего в данной области или хотя бы наслышанного напоминает опыты мистических пропаданий Мейстера Экхарта, Паламы, Дионисия Ареопагита — в общем, понятен круг великих авторов, всуе здесь помянутых. А иначе нельзя! а как иначе-то? — а просто! — а как это просто без них! — а от себя! — э-э-э, от себя-то оно, может, даже и попроще будет, да и поприятнее, да нельзя от себя! — почему это? — потому что нельзя, и все! и хватит об этом! Так что забудем их, этих авторов, но и в то же самое время будем помнить как никогда остро, в общем, вполне в духе их интеллектуально-духовной стратегии).

А вспомним, как раз наоборот, что наше исследование посвящено умозрительно-статистической проблематике, то есть статистике, подсчету, манипулированию, игре и злоупотреблениям, умозрительно постулируемым, даже и не постулируемым, а выявленным, и даже больше — не выявленным, а самими объявившимся в ходе специализированных, сфокусированных на одной узкой специфической области, как бы данным. Это, в свою очередь, может напомнить интеллигибельно-трансгрессивные усилия схоластов, в отличие от созерцательной атмосферы сосредоточенности вышеприведенных мистиков. Или, как скажем, нашелся бы некий конгениальный Даниилу Андрееву (или сам бы Даниил Андреев, но уже в своем следующем не воплощении или инкарнации, а просто квазигерменевтическом жесте, пространственно и временно вполне даже могущем совпадать, или как интенция опережать даже первичный откровенческий импульс), то есть объявился бы подобный безумец и задался бы целью приписать некие, ему одному лишь ведомые, а нами принимаемые на веру (как, собственно и сами откровения Даниила Андреева) индексы достоверности каждому из предъявляемых ему миров и подсчитать средний коэффициент достоверности и его корреляции в соответствии с дневными, сезонными, годовыми, возрастными и любыми другими колебаниями. Либо соответствия силе и качеству вербально-сонорного произнесения — да мало ли чего еще найдется на белом свете! белый свет большой! — правда большой? — да, действительно, огромный! безумно огромный! невероятно, невероятно огромный! — ну, тогда ладно!

Попутно заметим, что подобный род, способ работы с умозрениями, отсылка к неким рационально используемым иррациональным основаниям, либо иррационально используемым рациональным основаниям вполне, и даже в очень большой мере, соответствует платоновским (я имею в виду Андрея Платонова, а не его условного древнегреческого тезку) постфедеровским и постсимволистским интуициям.

Из вышеприведенного длинного и путаного рассуждения можно заключить, что ТВПП как бы приписывается сходство с умозрительными мирами Даниила Андреева (в скобках заметим перекрестную взаимоповязанность имен Андрея Платонова, Даниила Андреева и просто Платона, у которого в будущем, возможно, и объявится, или умные знающие люди подскажут прямо сейчас, нечто андреевское), чьи имена, уровни и качества как бы в разной степени достоверности и различимости произносятся на ухо нашему воспринимающему субъекту (впервые здесь помянутому), чьи свидетельства подлинны и оспариванию не подлежат. Можно полностью довериться нашему воспринимателю, выказывать сомнения, пытаться заменить его собой, или любыми другими реальными, либо выдуманными персонажами, но в пределах данного времени и постулируемых правил (в случае принятия их, либо просто присутствия в месте их объявления) они истинны, пусть и на предельно короткое время развертывания их в некий связный текст. Постараемся, чтобы текст был как можно короче, дабы не предоставить больших возможностей излияния сомнений, но достаточных для явления академической вежливости и терпения, да и просто возможности тихо удалиться — я понимаю, понимаю, я и сам бы тихо удалился, да некуда! некуда! теперь уже некуда!