Макс Неволошин - Срез

Неподалеку прибирался служитель, тот самый. «Извините, — обратился я к нему, — но один из ваших котят серьезно болен. Вон тот, в углу. Вы его вообще лечите как-нибудь?» «Не беспокойтесь, сэр, — ответил парень, — мы знаем про него. Сегодня везем к ветеринару. Через пару дней будет как новый.»

И правда, котенок скоро выздоровел. Мало того — носился по вольеру, задирался и хулиганил за троих, словно наверстывал упущенное за время болезни. Вдруг он увидел нас с женой и остановился. Подошел ближе к стеклу. Сделал жалкое, больное лицо и мяукнул — как тогда. В следующий миг он снова ввязался в драку. Мы попытались осмыслить, что произошло. Неужели котенок нас узнал? И вспомнил, как мы смотрели на него позавчера, когда ему было худо? Ну да — ведь он п о к а з а л нам это.

Кажется, в этот момент я впервые задумался о том, что мне давно твердит жена. Что все мы одинаковые — были, есть и будем. Что случайные различия, которые упорно выпячиваются, культивируются, исследуются — ерунда перед этим глобальным сходством. «Общая душа» называл его Бунин. A может, и не Бунин — не важно. Важно додумать эту мысль до конца…

(Я вспомнил, как в нашем аквариуме умирала рыба. Мы лечили ее, как могли, но ничего не помогало. И другая, здоровая рыба часами лежала рядом с больной на дне. Зачем она это делала, кто мне объяснит? А ведь я полжизни считал их безмозглым ингредиентом для заливного.)

… значит, мы отличаемся только снаружи, и то несильно, как бутылки разных форм. А внутри мы — взаимозаменяемая… (забыл, забыл одно умное слово, — а! вот оно) взаимозаменяемая инкарнация… чего? А хрен знает чего. То есть, вот этот, например, котенок легко мог бы быть… немолодым эмигрантом без особых перспектив. Приехавшим в маленькую, непонятную страну на краю земли. Из гораздо большей, но такой же чужой и холодной. А я — лежать больным… нет, избитым и ограбленным ментами. На лавке, на автобусной остановке у метро «Сокол». Под вечер, под обрывки разговоров беззаботных, смеющихся людей, сколько их прошло?.. Но кто-то остановился и сказал: «Bставай, брат, держись за меня. Я провожу тебя домой». И довел до самых дверей. Не спросив моего имени, не назвав своего… Уж не ты ли это был, Господи? Как и кому я отдам этот долг? Еще легче представить себя живым товаром. На который все снижают и снижают цену, а если и купят, то намного дешевле, чем ты стоишь. И от этого унижения так логично околеть, если бы не теплое существо рядом, к которому можно прижаться. И переждать — до лучших времен.

Я — человек тщеславный, более того, склонный к дешевым эффектам. Что в мои годы выглядит как бикини на толстой попе. Долгая борьба с этим атавизмом когда-то закончилась победой. К тому времени я досыта налюбовался своей фамилией в печатных изданиях нескольких стран. Мне случалось выпивать в интимной компании трех проректоров. У меня дом в спокойном районе, новая машина, красавица жена… Еще бы кошку завести, но это другая тема. В общем, забота о пушистости хвоста, казалось, навсегда оставила меня в покое. Если бы не пагубное увлечение сетературой. Угодил как в бабушкин сарай: темно, и грабли наготове.

Видимо, тщеславие — болезнь неизлечимая. Моему начальнику 64 года. Внушительный список его регалий засоряет десятки статей и книг. Его от этого списка должно тошнить. Но вот он издаёт очередную книгу. И вызывает меня — одарить (я там помогал кое в чем).

— Обрати внимание, — говорит, — какая шикарная полиграфия, а рецензии! Вот, прочти-ка… Читаю. Делаю серьезное лицо.

— Ммм, Джеф, рецензии хороши. Особенно вот это: «выдающийся ученый современности».

Он смутился притворно:

— Ох, эти американцы, вечно они преувеличивают!

Но светится, будто китайский фонарик. Тут я вспомнил свою недавнюю победу в каком-то завалящем конкурсе. И щенячий восторг на эту тему. Как я напился и доказывал жене, что рядом с ней — гений. Только, сказать по правде, эйфория моя была малость фальшивой. Мешало ей что-то. Да и может ли человек, которому серьезно за, быть вполне счастливым? Целлюлит или скепсис, долги или геморрой — что-нибудь непременно лежит в противоположной чаше весов. И хорошо, если что-то одно.

А если отмотать ленту назад? — задумался я. — И отыскать хоть один подлинно счастливый эпизод в моей бестолковой жизни. Стук таможенной печати в Шереметьеве? Жалкий штампик ПМЖ рядом с элегантной визой новой родины? Не то… Дисбаланс награды и усилий. Эффект Мартина Идена — cлишком трудно все это далось. Защита и последующий банкет? Тоже нет. Помню одно желание в тот сумасшедший день — чтобы он поскорее закончился. Любовь, секс? Интересный вопрос… И вдруг! — я вспомнил этот момент. Минута aбсолютного, чистого, как белый героин, ничем не замутнённого счастья. Рассказываю.

Я тогда работал в пионерлагере «Маяк» грузчиком и радистом. Обязанности грузчика почти не утомляли. Дважды в неделю разгрузить машину. Порубить мясо, доставить рацион на кухню. Вывезти мусорные баки. И, как бонус, — дружба с поварами. Тяжелее давалось проснуться в несусветную рань и воскликнуть по громкой связи: «С добрым утром! По лагерю «Маяк» объявляется подъем. Вожатым построить свои отряды…» Голос мой в этот час редко бывает задорным. Чаще сиплым, иногда нетрезвым. Зато потом — свобода. И как по-вашему двадцатилетний раздолбай будет тратить свободное время? Внимание: правильный ответ.

Мы сидели на полянке у дороги, символически прикрытые кустами, и выпивали литр водки на троих. Участвовали: мой знакомый Юра Круглый — гладкий, румяный юноша, сын поварихи из лагеря «Вымпел». И Санек — цыганистого типа мальчик с открытой улыбкой — дружок Юры и мелкий хулиган, имеющий шансы превратиться в среднего бандюгу. Закуски было навалом: огурцы, помидоры, арбуз. А главное — еще теплый ломоть пирога с мясом. Работники кухни испекли его для себя, но пришлось делиться.

Разговор, помню, шел о танцах с живой музыкой, намечавшихся в тот день в санатории «Заря». О том, как бы проникнуть туда и захватить своих дам. Через забор же они не полезут… Еще у Санька была назначена драка с кем-то на этих танцах. И он сказал, что рассчитывает на нас с Круглым, если что. Последняя тема меня не вдохновила. Саша этот был мне никто, и подставляться за него — без надобности. И вот я думал о том, как бы сохранить и физию, и реноме. Тут Круглый говорит:

— Видите, четыре пацана идут?

По дороге мимо нашей поляны шли четверо стильных ребят, двое с гитарами в футлярах, один — с рюкзаком.

— Ну и что?

— Команда из «Центрального». Это они сегодня в «Заре» лабают.

— Странно, что идут, а не едут. — сказал я.

— Так надо их пригласить! — возбудился Санек. Он вышел на дорогу и крикнул: