Макс Неволошин - Срез

— Какой остальной?

— Отключи тормоза. Два окна горят всего! А остальной дом высокий и черный, казался необитаемым! Динь?

— Да пошел ты!

— А они не догнали. Якобы. В чем проблема? Это не по-русски. Звучит как перевод с иностранного языка. Чушь собачья! Дальше смотрю. «Сбросив шубу, визитер оказался юношей в мундире корнета лейб-гвардии гусарского полка». Как это — оказался? Разве в шубе он юношей не был? О, боги! Да был! Просто шуба скрывает возраст. Особенно — с поднятым воротником, на улице-то метель. Они что-то мычат через губу. Им же надо что-то мычать. Но с попонами я их уел.

В шахту сбросили что-то тяжелое и квадратное. Неприличный грохот провалился вниз.

— Ты о чем писал-то?

— О старинной жизни. Короче, у меня такая фраза: «Они прошли темным, устланным попонами коридором». Чем это, — спрашивают, — устлан коридор? Накидками для лошадей? Усмехаются — поймали. Уважаемые, — интересуюсь, — вы читали рассказ «Баллада»? Бунина, Ивана Алексеевича. У меня тут выписано. «Под эти праздники в доме всюду мыли гладкие дубовые полы, от топки скоро сохнувшие, а потом застилали их чистыми попонами». Полагаю, Бунину можно доверять. У них языки в задних проходах. Одна только нашлась бойкая, Адамович фамилия…

— Родственница?

— Пес ее знает. Выщип такой бесцветный, об лицо порезаться можно. И дура феерическая. К сожалению, говорит, читатель Бунина уже давно в мире ином, и никто сегодня не вспомнит диалектное употребление слова попона. Это в лучшем случае нелепо. Если слово берется в необычном значении, тому должны быть оправдания внутри текста, а не в авторитете Бунина. Стало быть, — перебиваю, — я тоже давно в мире ином. Что? Там же, где его читатель.

— Ну вот. И пошел я вместо МГУ рабочим в ДОК. Платили нормально, даже без квалификации. Вредная работа: шум, опилки. Травматизм. И люди такие… зазубренные.

— В смысле?

— В смысле шершавые. Опохмеляться начинали с утра, на перекуре. Две поллитры на бригаду. Где-то им по сотке выходило на лицо. Луком заедят, курнут — воняют как циклопы. И блиц турнир в дурака. Больше секунды думаешь — проиграл.

Помню юмориста одного, Колёк звали. Сидел напротив входной двери. Другим из-за шкафов не видно, кто зашел в бытовку. Дверь открывается, Колёк: здравствуйте, Виктор Иваныч! Виктор Иваныч — это директор. Ну мужики шугаются слегка. Водку — под лавку, стакан — в карман. А там свой. От, бляха! Опять развёл, сукин кот.

Дальше как в притче. Однажды реально явился директор. Такое раз в году бывает. Здравствуйте, Виктор Иваныч! — орет Колёк. Никому даже не смешно. И входит квадратное пальто в норковой шапке. Все малость зависают, особенно Лёха, напарник Колька. У него как раз доза в руке. Пьёте? — каменеет директор. Лёха сориентировался в момент. Закинул сотку — хоть бы одна морщина дрогнула. И наполняет стакан водой из графина: хотите, Виктор Ивыныч? Я потом на вожатской практике исполнил этот трюк. Дверь не закрыли, а тут начальство с проверкой… В общем, оживленный коллектив.

— Гоняли тебя работяги?

— Не особо. Молодой — на погрузку, молодой — на конвейер… Выпить не предлагали где-то до зимы. Мы тогда с Кольком и Лёхой накидали по-левому машину обрезков. С прицепом — червонец. Я по возрасту заканчивал в четыре. Ну беги, молодой, возьмешь две «Столичных». Только не спались. Перед вахтой сунул бутылки под ремень. Сверху телогрейка — не заметно. Прошел. И упираюсь в начальницу цеха.

— Слава, ты еще здесь?

— Да забыл одну вещь…

— Какую вещь? — хвать меня за телогрейку.

Я увернулся. Одна бутылка прыгает в снег. Она её — цоп. А другая скользит по штанине до валенка.

— Кому нёс?

— Никому.

— Ладно, кому нёс, тот сам ко мне придёт.

Захожу в цех.

— Принёс? А где вторая?

— Петровна отняла.

— Как отняла??

И понеслось:

— Ты каким мизинцем деланный?!

— Раззява!

— Что ей насвистел?

— Ничего, — говорю, — мужики, я завтра поставлю…

— Скажи еще, через месяц!

— Ладно, замяли, — Колёк угомонился первым. — Я схожу к ней. Давай, наливай.

На холме из опилок уложили поллитру минуты за две. Сто семьдесят граммов на брата, как точно заметил поэт. Я столько залпом до того не пил. Да и потом — редко. Колёк ушел к начальнице, мы с Лёхой закурили. И тут меня, брат, отпустило по-взрослому.

— Ага.

— Что ага? Не то, что ты подумал. Я их не боялся. Досадно просто было за косяк…

Дверь из мутного стекла бесшумно отворилась. Возникла нестарая дама в розовых микки-маусах. Уютные шлепанцы. Пакеты с мусором. Типичная Эдита Пьеха, — подумалось Славику. — Сейчас затянет с акцентом «На тьебе сашо-олся кли-инам бьелый све-ет…».

— Это что еще такое? — произнесла брезгливо дама, — Только недавно сменили домофон. И опять устроили бордель. Ну-ка марш отсюда!

— Ошибаетесь, мадам, — грустно улыбнулся Славик, — бордель — это нечто совсем другое. Это такое место, где…

— Где вы, должно быть, начали карьеру, — Фомин знающе подмигнул.

— Не хами бабушке, — Славик укоризненно качнул головой. — Возможно, она там закончила карьеру. Большая разница, не правда ли, мадам? А у нас тут просто… легкий завтрак на траве.

— Пикник на обочине.

— Человек в пейзаже.

— Но вскоре он исчезнет без следа…

— Садитесь, мать, прошу, вот в это кресло. — Фомин встал, уступая место на подоконнике.

Дама попятилась.

— Какая я тебе мать, алкоголик чёртов?! Сейчас милиция разберется, кто из нас исчезнет без следа!

И быстро удалилась, нe выбросив пакетов. Где-то чвакнула дверь. Остатки трапезы скользнули в люк. За ними с веселым грохотом погнались бутылки. Бамс-бэмс! Дыдых! Хряпс! Друзья поспешили на волю.

Кончился дождь он же туман. Изношенное до лохмотьев небо оголило синеву. Повеселели лужи. Воздух наполнился обещаниями. Вдалеке, бренча, появился трамвай.

— Куда? — уточнил Славик.

— Ко мне. Надо закрепить успех. Купим легкого пшеничного вина. И на десерт чего-нибудь фруктового.

— Минтая из спинки?

— Во. Заслушаем «Pink Floyd» на виниле. И — к девчонкам.

— Что за девчонки?

Лицо Фомина озарилось снисходительной ухмылкой.

— Вчерашние! Вчерашние, сынок! Я у Ольги адрес взял.

— Далеко?

— Общежитие педа на Антонова-Овсеенко.

— Педа? — Славик ощутил подвох. — Факультет не спросил?

— Филологический. Третий курс.

— Уупс…

— Ага. Но предупредили: о литературе — ни слова!

Сергей, мой троюродный брат, — человек отважный. Сейчас объясню. На исходе девяностых он унаследовал папину строительную компанию. Затем расширил бизнес — купил два ресторана и похоронное бюро. Сравнительно небогатым юношей брат полюбил рестораны, особенно где варьете. Посещать их тогда удавалось реже, чем хотелось бы. В смысле не каждый день. Потому, наверное, и купил. Устроил себе коммунизм в отдельно взятых помещениях. Ешь, пей до упаду, танцорки — все твои. И бесплатно.