Заза Двалишвили - Дом последнего дня [СИ]

– Он что, политик или просто сумасшедший?

– Да нет, его недавно с работы уволили, а дома жена и трое детей, кормить их нечем.

– А журналисты откуда взялись?

– Так ведь он сам их и позвал, чтобы сняли все это, вечером по телеку будут показывать в девятичасовых новостях. Вон видишь, операторы уже камеры наводят.

– А толпе чего здесь надо?

– Да интересно ведь, не каждый день такое увидишь.

– Почему никто не отберет у этого несчастного канистру? – вмешался в разговор Ираклий.

– Не знаю, все стоят, – осведомленный сосед неловко поежился.

– Что же, столько народу вокруг собралось, и все так и будут безучастно смотреть на это самоубийство?

– Тебе нужно, вот ты и вмешивайся, а мне неприятности ни к чему.

– А вообще-то ведь есть специальные службы для подобных инцидентов, где же полиция? – спросил чей-то голос.

Кто-то в толпе стоял, кто-то покидал место происшествия, одни громко возмущались, другие молча наблюдали за происходящим.

– Маркеса бы сюда. Ну, натуральная хроника заранее объявленной смерти.

В это время лысый мужчина поднял канистру над головой, и прозрачная жидкость полилась сначала на голову, а потом и на одежду. Через мгновение вспыхнуло яркое пламя. Журналисты включили микрофоны, операторы направили видеокамеры в упор, а заинтригованная толпа еще больше зашумела и подалась вперед.

Пламя переметнулось на одежду, еще миг – и было бы поздно, но неожиданно мужчина то ли от страха, то ли от боли пронзительно закричал и начал срывать с себя одежду, а затем проворно прыгнул в брызжущий неподалеку фонтан. Огонь на теле мгновенно потух, только совсем рядом догорали сброшенные лохмотья.

Наконец появились несколько полицейских, они вытащили из фонтана полуголого мужчину, на лице которого застыла жалкая улыбка. Теперь он чем-то напоминал маленького ребенка, потерявшегося в большом и чужом городе. Стражи порядка посадили бедолагу в черный ворон и куда-то увезли. В толпе кто-то свистнул, кто-то съязвил, послышались отдельные смешки, и только журналисты с разочарованием укладывали аппаратуру в машину: сенсационного материала явно не получилось. Все это больше походило на комедию, чем на драму.

«И надо же было именно сейчас наткнуться на такое», – подумал Ираклий. Город, где он провел большую часть своей жизни, теперь казался ему чужим, злым и бесчувственным. «Если я сейчас упаду на улице и умру, никому до меня просто не будет дела. Я буду умирать, а люди будут просто проходить мимо, спеша по своим делам, да разве только я… Господи, живем в миллионном городе, а на самом деле каждый из этого миллиона одинок, словно на необитаемом острове. Одиночество в большом городе среди людей, куда от него деться?»

Ираклию еще раз вспомнился потерянный и жалкий вид лысого мужчины, когда полицейские под насмешливые выкрики толпы заталкивали его в машину. Город, словно огромный каменный мешок, давил и душил – ни вздохнуть, ни пошевелиться.

…

Позади послышался протяжный сигнал, стук колес, и через минуту из-за поворота выскочил состав поезда. Немного оглушенный, Ираклий отскочил подальше от рельс и прижался к бетонной стене. В ночной тишине горели только две передние фары электровоза, и ощущение было такое, будто рядом мчится какое-то огромное доисторическое чудовище. Чудовище, изрядно прошумев, промчалось мимо и скрылось за следующим поворотом. Еще некоторое время слышен был стук колес, а потом наступила девственная тишина, которую нарушало только журчание реки да квакание лягушек. Река протекала рядом, по ту сторону железнодорожного полотна, и теперь под тусклым лунным светом казалась серебристой. А по другую сторону поднималась покрытая буйной растительностью гора.

Ираклий шел по рельсам, еще с детства прекрасно помня, что это единственная дорога в этом диком и заброшенном крае. Ему было восемь лет, когда дед продал доставшийся от предков деревянный дом в деревне и их семья окончательно переселилась в город. Сколько времени кануло с тех пор, сколько воды утекло: деда давно уже нет в живых, а он сам теперь – взрослый мужчина, которому давно перевалило за сорок, но, и Ираклий это прекрасно осознавал, никогда потом он не был таким свободным, беззаботным и счастливым, как в те годы, когда маленьким мальчуганом бегал по склонам этих гор, вместе с соседскими ребятишками плескался в серебристых волнах тихо журчавшей реки, а вечерами, уставши от беготни и игр и присев где-нибудь на крутом склоне, слушал эту воцарившуюся вокруг божественную тишину. Странно, что за все тридцать пять лет он так ни разу и не нашел время, чтобы вырваться из города и навестить эти места. Все некогда было, но теперь он твердо решил: если ему суждено умереть, то пусть это произойдет здесь, а не в том душном и чужом городе. «Ну, прямо как у Гомера: Одиссей и его долгий путь возвращения домой», – промелькнуло в голове. Эта история о человеке, долго скитавшемся на чужбине и, несмотря на все трудности и невзгоды, не потерявшемся, как песчинка, а вопреки всему вернувшемся и отстоявшем свое место под солнцем, была всегда близка Ираклию. Одиссей скитался на чужбине двадцать лет, он носится по океану жизни с тех пор, как родители продали родовой дом в деревне и переехали в город. Тот последний день в деревне запомнился еще и тем, что у соседей родилась девочка, которую, как Ираклий потом узнал, назвали Марикой. Он уехал, а она родилась. Теперь ей тридцать пять: почти в два раза больше, чем тот срок, который боги определили Одиссею на скитания. Уже взрослая, зрелая женщина, наверное, имеет собственных детей; и за все время, что она живет, Ираклий ни разу не видел своего дома. Иногда даже казалось, что жизнь Марики, которую он не знал, каким-то мистическим образом была связана с его судьбой, и кто знает, может быть, она и была его Пенелопой. Как-то не верилось, что на этой земле обетованной его могла достать костлявая рука смерти. Здесь он родился и впитал первые радости жизни, здесь, среди этих гор, он снова вернет свои жизненные силы.

Он шел в темноте, по наитию, напрягая память и вспоминая дорогу своего далекого детства. Где-то впереди должен быть небольшой горный ручеек, оттуда поднимается вверх крутая тропа, ведущая к деревне. Сама деревня также находится на склоне горы как орлиное гнездо, скрываясь среди окружающего ее дремучего леса, но ручья не было видно, и Ираклий не знал теперь, как быть. Может, за эти годы он иссяк или его забетонировали, закрыв выход. Как же теперь найти дорогу, если, вероятно, и тропы не осталось? Единственное, что оставалось, это идти дальше, до пересечения с горной речкой. Вытекающая из огромного черного ущелья, она устремлялась под железнодорожный мост и впадала в другую реку, но в отличие от последней, такой спокойной и тихожурчащей, горная речка была буйным и шумным созданием природы. И впрямь, вскоре впереди послышался шум и плеск воды, без сомнения, это была она. Железная дорога вела на мост. Ираклий сошел с насыпи и наощупь спустился вниз. Оказавшись у берега, он стал подниматься вдоль русла, хорошо помня, что выше по течению должен быть водопад. Ощущения были как в сказке: «Неужели сбылось?! Неужели он опять здесь, среди этих гор?! Как это глупо, за тридцать пять лет ни разу не вернуться сюда, хотя часто мечтал об этом. Если бы не эта болезнь, то наверное, так и не удалось бы повидать здешние места, услышать знакомый с детства шумный плеск бьющихся о каменистые утесы темных волн, вдохнуть запах диких ущелий. А вот и водопад». Ираклий даже остановился в недоумении. Он хорошо помнил это место: сколько раз сидел на краю его, взирая на устремляющийся вниз поток воды. Водопад тогда казался ему огромным и опасным, а теперь воочию убеждался, что – так себе, метра три высотой, намного меньше, чем представлялось его детскому воображению; даже почувствовал некоторое разочарование. Вот придет сейчас и что увидит: село как село, и ничего особенного, как это казалось в детстве. Ведь воображение ребенка отличается от воображения взрослого человека, и тогда получается, что он зря пустился в этот путь в надежде встретиться со своим детством. Да и как отреагируют сельчане, увидев чужого человека, бесцельно слоняющегося по селу? Глупо все это, бродить здесь как Марсель Пруст в поисках утраченного времени, так тот хоть по страницам своих книг бродил, а не по колючим кустарникам и каменистому берегу. Ни дороги, ни тропинки, хорошо еще, что ночь и никто не видит, как взрослый дядя, свалившийся бог знает откуда, карабкается по крутым склонам. Наверное, все-таки нужна некоторая смелость, чтобы, не боясь разочарования, вернуться в свое прошлое.