Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

«Я же говорю, дурак», – засмеялось в душе.

Иногда я вызывал свой внутренний голос на дуэль, мы стрелялись, я, как джентльмен, стрелял в небо, пальцем в небо.

Он уже хохотал: «Опять пальцем в небо, а я тебе говорил». – «А что ты ещё можешь, только говорить и способен. Средним пальцем можно застрелить кого угодно».

Перед ним особняком стояло три дня выходных, оставалось только в него войти. Внутри солнечно, зелено и свежо. За прозрачными стенами природы Марс, друзья, шашлык, смех, вино. Шила отказалась, предпочла остаться дома с нашей беременностью. Я знал, что напьюсь, не высплюсь, устану. Пусть. Пропустить такое всё равно что пропустить электричку, которая должна вывезти тебя в область, в такую область, откуда ты сможешь со стороны взглянуть на свою серую жизнь, сквозь гранёный стакан, но это только для того, чтобы придать ей хоть немного огранки. Когда я проснулся утром, вернее, когда день меня разбудил, праздника уже не было, он ушёл, а может быть даже сбежал, я не помню, помню только, что прилёг на кровать, сомкнул веки и полетел, перед глазами приборная доска самолёта, со светящимися фигурками тумблеров, я смотрел с высоты полёта на ночной город, он был продолжением мерцающей доски. Хор лампочек в ночи пел колыбельную. Пел до тех пор, пока не позвонила жена. Я оставил свой сверкающий млечный путь и вошёл в телефонную будку, снял массивную трубку, висевшую на железной рогатине, от той несло табаком, как от женщины с вредными привычками, я ещё раз посмотрел на трубку, та была курительной:

– Алло?

Никто не отвечал мне, казалось, в трубку темнотой молчала сама ночь. «Дело – табак». Потом гудки. Повесил трубку на вилку. Постоял немного в нерешительности, глядя на аппарат. Не отдавая себе отчёта, стал читать инструкцию по использованию, которая была выгравирована на алюминиевой табличке, та была клёпками пришита к телефону. «Суньте в монетоприёмник монету достоинством 2 коп.». «Раньше даже в двух копейках было достоинство», – начал я рыться в карманах и обнаружил там необходимую медь, накрутил домашний номер. Трубка начала загружать в меня тяжёлые длинные гудки, штабелем, один на другой:

– Ждите ответа, вы 31 на очереди, вам ответит первый освободившийся оператор. – «Сколько же ему дали, бедняге?» мелькнул хвостом сарказм у меня в голове. Потом я побывал ещё в нескольких кабинетах инстанции, пока дозвонился.

– Алло? – снова дунул я в трубку.

– Мне страшно, – ответил мне женский голос.

– Шила? Это ты?

– Нет.

– А кто это?

– Это твоя жена.

– Ты дома?

– Нет. Нет тебя, нет дома.

– Ты где?

– На даче.

– Что там? Шашлык?

– Не, цветы сажаю.

– Зачем?

– Себе, за все прошедшие праздники.

– Извини, я совсем забыл про нашу свадьбу, три года помнил, а сегодня забыл.

– Ничего. Привези мне земли. А то я копаю, а земли нет. Цветы сажать некуда.

– Что ты копаешь, не понимаю.

– В душе своей копаюсь. Мне страшно.

– Что тебя так напугало, любовь моя?

– Я сама. Я такого в себе нашла. Женщина без любви – это страшно, лично я, когда не влюблена, испытываю сильный голод и жажду чувств, до судорог. Хожу голодная, жрать охота, но их, чувств, не купить, нет таких денег.

– Нет денег? – начал я рыться по карманам.

– Деньги есть, таких нет. Связь куда-то постоянно пропадает.

– А мне хорошо тебя слышно.

– Между нами, между нами, между нами, между нами, – короткими гудками заело в телефоне пластинку. Потом, словно кто-то поправил иглу проигрывателя: – Между нами какая-то связь, но какая, я так и не могу разобраться. Она постоянно то пропадает, и я оказываюсь вне зоны действия сети, то настолько слаба, что мы переходим на смс.

– Ты хочешь сказать, что она случайная?

– Нет. Случайная связь для женщины – это вообще не связь, а скорее повязка на рану от настоящих чувств… Мне кажется, что я глубоко несчастна, настолько глубоко, что не чувствую дна, что вот-вот утону.

– Да, что за дерьмо? Как можно быть со мной несчастной?

– Легко. Счастье, как редкий солнечный дождь, и счёт идёт на капли. То ли дело несчастье, если уж затянет, так затянет, если уж ливанёт, так ливанёт, и счёт идёт на бутылки. Только звон стекла по утрам в мусорных пакетах.

– Шила, ложись спать, у меня монет больше нету, сейчас связь оборвётся. Я тебе перезвоню.

– Мужчины всегда так говорят, а потом не звонят, – посыпались вслед за последним словом гудки. Я держал некоторое время в руках трубку, всё ещё прижимая к уху. Я прислушивался изо всех сил, пытаясь выжать из холодной пластмассы ещё несколько слов с таким усердием, что слух мой принял чей-то чужой разговор:

– Ты знаешь, сегодня день смеха.

– Ну, и как?

– Не смешно.

– Неужели некому развеселить нашу принцессу?

– Мама, можно подумать, что ты в моём возрасте не хотела быть принцессой.

– Хотела, конечно.

– Ну, а ты мне всё время про современные нравы. В чём же тогда разница между моей женственностью и твоей?

– Сейчас все хотят быть принцессами… минуя стадию Золушки.

Вдруг трубка в моей руке начала холодеть, сначала это было даже приятно, я прижал её ещё сильнее к щеке, но скоро стал замерзать сам и открыл глаза. Вокруг никого, только охлаждённая бутылка пива в руке. «Марс», – мелькнуло у меня в голове. На подоконнике уже сидел день. Понедельник – день с пониженным содержанием сна в крови.

– Ты настоящий друг, ты ложишься ради меня один, чёрт знает во сколько, – прочитал я на экране её ноута, который лежал у Шилы на коленях.

– Три часа ночи. С кем это ты?

– Ты его не знаешь. Впрочем, я тоже. А он всё время в сети. – Она захлопнула одним движением окно, в котором маячил некто.

– Громоотвод?

– Точно. А ты чего вскочил?

– Что-то спину ломит.

– Сделать тебе инхрустацию? Ложись, сейчас будешь бриллиантом. Ближе к стене, чтобы мне было на что опереться.

Я послушно перелёг с постели на пол. Шила тоже встала с кровати, сначала на пол, потом осторожно на мою спину и стала медленно переступать своими тёплыми ножками:

– Какая скользкая у тебя спина! – шуршала она ладошками по обоям.

– О, хрустит, – услышал я перелив позвонков.

– Теперь понял, почему инхрустация?

Я ворочалась в постели, не зная, в какой позе заснуть, на самом деле это она, постель, ворочалась во мне, в самых непристойных позах. «Восемь утра, а меня ещё никто не поцеловал».

У каждого есть такая комната, даже не комната, а кладовка, там брошены воспоминания. Время от времени мы заходим туда, чтобы найти банку клубничного варенья или хотя бы смородинового, его ещё много, чтобы подсластить одиночества утренний чай. Иногда забираемся туда вечерами, когда дома гости, найти маринованных огурцов, помидоров, чтобы в рассоле беседы закусывать и вспоминать то время, когда мы были ещё ого-го, эге-гей. Вспомнилась бабушка в летнем платье, хозяйка не Медной горы, но шести своих соток: