Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

Марс начал в подробностях объяснять, в чём была разница печатных машинок, будто он сам решил завести такую, что ему мало было заводить по утрам свой мерседес, что теперь по вечерам он надумал заняться писаниной. Все слушали вполуха о том, что механика громкая, что мембранная намного тише, почти как ноутбук, но она медленная на срабатывание и тугая, что у неё ножничная клавиатура вполне мягкая, но вертикальный ход самый маленький, что в идеале иметь специальную профессиональную клавиатуру, там совмещённые технологии механики и мембраны и срабатывание происходит не за счёт замыкания контакта плюс-минус, а за счёт сопротивления пружины при нажатии, изменяется геометрия пружины – изменяется сопротивление, и происходит срабатывание.

– Но такая клавиатура пластмассовая стоит денег, которых книги Клима пока не приносят, – подытожил Марс и улыбнулся чувством исполненного долга.

Меня не удивило, что Марс всё это смог запомнить, он ещё в школе отличался дикой памятью, которая могла впитывать столько воды, чтобы затем выжать её в нужный момент на том же экзамене. Точно так же он запоминал шахматные партии, стоило ему только взглянуть.

Пауза снова настигла нас, будто мы все разом бросились разбирать свои печатные машинки, выдавали мысли в головах наших, чтобы узнать, какая там клавиатура, мембранная или механическая, чувственная или чёрствая.

– Мне уже ехать пора, – посмотрел на своё запястье Марс. Стрелки заставили его подняться из-за стола:

– Я в Пекин сегодня, туда и обратно, в общем, буду через полтора дня.

– Мы уже съедем к тому времени, наверное.

– Вы не торопитесь. В общем, я позвоню, как прилечу.

Он пожал мне руку и приобнял, Марс всегда так делал, это была его фишка. И было что-то тёплое, дружеское, мужское в этой просто его привычке. Шилу он тоже обнял и поцеловал в щёку, и, как мне показалось, передержал её тело больше приличного. Шила улыбнулась, посмотрела на меня и выскользнула из его крыльев.

«Хочешь…» – что только не предлагал женский приятный голос, пытаясь всеми альвеолами донести своё, но адресат не отвечал, видимо, не хотел. И нечего было уговаривать, понятно, что тот хотел другую, да и нужны ли будут после такие владения, что потом с ними делать? Разбить сады, посадить детей, а из осколков сделать клумбы на свежую могилку твоей любви. Всё-таки взаимность остаётся по-прежнему самой важной деталью в этом бескорыстном, на первый взгляд, чувстве, и даже когда она есть, не факт, что она от вашей модели, от вашего кузова отношений. Ты прошёл тест-драйв и побежал в загс, но этого тоже недостаточно. Пробег, совместный пробег, только он сможет внести ясность, насколько хорошей была сборка, насколько идеально были подогнаны детали ваших предыдущих автопробегов.

Марс гонял в голове своё. Никто не имел к нему доступа, кроме него самого. Будто его мысли были закрыты в сейфе, глубоко под коркой. Только вывеска на улице и много рекламы с улыбающимся его лицом. Банк открыт, банк надёжен, банк любит своих клиентов.

Он уехал пораньше из дома, можно сказать, сбежал из собственного дома. Ему хотелось уединиться и всё обдумать. Дорога лучше всего могла в этом помочь. Можно было регулировать скорость мысли одной педалью газа. Пробки имелись, но незначительные. Марс то и дело переключал программы FM. Он пытался найти свою песню, всё равно что пультом у телевизора, в этой бесполезной медитации может пройти добрая часть пути от одной точки до другой, а может и добрая часть жизни. Ты ищешь свою волну, желательно зелёную, чтобы добраться до точки как можно быстрее. Зелёной волной сейчас для него была Шаде. Она плавно вела своим мягким голосом по полосам, перестраивая машину из одной в другую, а вслед за авто и мысли, которые тянулись шлейфом. Это был её лёгкий шёлковый шарф, накинутый на шею. Шаде вела машину.

«А может быть, кто-то просто крутит ручку приёмника, микроволновки или плиты, выбирая наиболее выгодный для тебя режим. И мы ускоряемся, накаляемся, останавливаемся или замедляем ход», – вдруг кончилась песня и началась реклама. Машина уткнулась в небольшой затор перед перекрёстком, Марс общался с Артуром в своей голове:

– Теперь ты понимаешь, почему люди так не любят понедельники? Потому что надо идти на работу. Работа тоже хороша, она знает, что ты у неё в постоянном долгу. Конечно, там есть кое-какие льготы: байки из склепа, кофе из автомата. Да, именно зёрнами она тебя и расстреливает, не смертельно, конечно. Так, чтобы ты мог исполнять те самые функции, за которые тебе платят. Очень трудно смириться с тем, что ты в данный момент просто польза. С большой ли буквы или даже по имени-отчеству. Гордость до пятницы можно зачехлить. Пусть она твердит тебе постоянно, как мантру: «Очень важно кому-нибудь принадлежать, но так, чтобы не использовали». Гордости проще, у неё нет ни детей, ни жены, ни вредных привычек. Она, прекрасная неприступная женщина, в чехле до пятницы. В пятницу можно зайти в бар и распаковать, пусть куражится, пусть пригласит на танец твою душу и танцует два дня и две ночи напролёт. А там воскресенье. Ты спросишь себя:

– Воскресенье, какой прекрасный день начать новую жизнь.

– Может, всё же в понедельник? – скажет тебе внутренний голос.

– В понедельник я работаю.

– Кажется, я начал понимать, я понимаю, почему люди так не любят понедельники.

«Да. Ни черта ты не понимаешь. Понедельник – это ты!» – кричало немое лицо Марса.

– Главное – дотянуть до пятницы, потом до отпуска, до дачи, до моря.

Говорить с Артуром было не о чём. Вот так, поживёшь с человеком два дня, а говорить уже не о чём. Что случилось? Неужели мы так стали другими? Нет, люди не меняются, просто между ними появляются другие, только одни протискиваются, как в тесном автобусе, что тебе вовсе становится нечем дышать, а других ты сам ставишь перед собой, чтобы только больше не видеть никого. Он поставил Шилу.

Придя в офис компании, Марс налил себе воды и взял свежий журнал, до медкомиссии перед вылетом было ещё время, руки начали перебирать страницы. С середины на меня смотрело умное лицо, поблёскивая глянцем очков. Статья известного писателя, который в очередной раз забрался в шкаф своих воспоминаний, скелетов там уже не осталось, они разбежались по другим его творениям. Он пытался найти одёжку, которую можно было бы надеть на сегодня. Получалось в обтяжку. «Потолстел», – мелькнуло у того в голове. Все понимали это, что перо его уже не то, что тексты стали похожи один на другой, что последнее написано, будто ногой, но надо заметить, его ногой, однако бизнес есть бизнес. Чем отличается хороший бизнесмен от плохого: плохой может продать всё, а хороший всё и с прибылью. Он упорно пытался продать нам поношенные воспоминания, в которых ему было хорошо, ему хотелось жить там, а получать за это здесь. Склонность писателей ворошить историю, придавая им художественный вкус, удавалось единицам. Они вводили туда сыворотку своих героев, себя, своих друзей и врагов, тем трудно прижиться, у истории отторжение, и это чувствуется уже с первых строчек на их шитых чёрными нитками по белому опусах. Они пытались поставить историю в свою рамку, тяжёлую и причудливую, чтобы продать дороже. Я ещё раз посмотрел в глаза писателя, переворачивая страницу, тот уже снял очки (глянец не отсвечивал)… пустота, и перелистнул страницу. После статьи был кроссворд. Я разгадал несколько слов и ощутил себя умником. Но ненадолго. Далее математик прикидывался простачком (одни из кожи лезут вон, чтобы выглядеть умнее, другие не хотят выделяться на их фоне, чтобы не нервировать), хотя понятно, что он мыслил другими измерениями, не так, как мы, линейно, ему с простыми нашими линейными мозгами было, мягко говоря, сонно. Его взгляды уже были на пути к Марсу, как минимум, одно уравнение не давало ему покоя, нет, не уравнение в правах и доходах всех и вся, в уравнении пространства до безграничного, до недосягаемого, до уравнения тела с мыслью о возможности перемещаться в пространстве и во времени из прошлого в будущее и обратно. Всего несколько формул, и это станет возможно, он менял решётку мышления масс, а на формуле, как на качелях, качалось его местоимение, единственное Х смущало гения: Х, он и в космосе Х, члену Академии наук необходимо было опровергнуть эту аксиому.