Дмитрий Пригов - Места

Ну, я! — усмехнулся Чумаков, начал двигаться в глубь квартиры, хозяин бледный, почти без сознания отступал

Получилось очень неудачно, в квартире оказался еще Вадим, кроме жены и двух детей — мальчика и девочки (ну, этот фактор очень-очень частый, трудно избегаемый); Чумаков знал, как поступать в этом случае; нельзя сказать, что это вызывало у него восторг, но он знал, как поступать

Чумаков, Чумаков, ты что? Тебе заплатили? Я тоже, тоже заплачу! — Чумаков не отвечал, он быстро окидывал взглядом помещение; все было нехитро — квартира советского номенклатурного работника — в прошлом, в прошлом

В педагогическом училище, на историческом, Чумаков был не последним комсомольцем, знавал и некоторую номенклатурную шушеру, руководившую им и делавшую на таких, как он, свою нехитрую, но сладкую карьеру; именно такой вот младший инструктор райкома комсомола понудил его, в ту пору бывшего уже комсомольским секретарем, провести показательное собрание, заклеймить и исключить из комсомола его ближайшего друга Сашку Текшева, который что-то там заявил про демократию и одобрительно отозвался о Солженицыне (он что-то там прочел, он много читал), вот и случилось собрание, по ходу которого Чумаков чувствовал, как закипает в нем злость на этого идиота Сашку Текшева, так его подведшего, и Чумаков пригвоздил его: В гражданку таких, как ты, к стенке ставили

Я заплачу! Я заплачу! — трясся хозяин, Чумаков знал, что где-то здесь, под полом и в простенках этой вроде бы небогатой квартирки, а также на зарубежных счетах прячутся безумные, бешеные деньги; Чумаков еще раз быстро огляделся и вынул пистолет с глушителем

Начинать надо было с хозяина, затем — Вадим и непримечательные дети — как все дети; но еще молодая жена, она напомнила вдруг Чумакову Гальку; они сошлись, кстати, после того злополучного собрания, они и до этого знали друг друга: он — секретарь, она — такая строгая комсомолочка — ни-ни, только по делу: субботники, шефская работа, стенгазета и прочая подобная чушь того времени

После того собрания они шли вместе, они были злы и очень нервны, они выпили. Чумаков стал смотреть на нее и понял, что она недурная баба, она молча терпела его разглядывание, он повел ее к себе домой и тут же полез к ней в трусы, она молчала, он сорвал с нее кофту и начал кусать ее подрагивающую грудь, она все молчала, и когда он только скинул брюки, она вдруг схватила его член и какими-то судорожными движениями стала засовывать его себе в рот, втягивать в себя почти захлебываясь; ну, потом они встречались, но все было обычно и менее интересно

Выстрелами в упор, в голову, Чумаков порешил всех, для верности добивал уже ножом, ударом в шею; Вадим кончался дольше всех, детей, конечно, было жаль

Чумаков огляделся, прислушался, заглянул для верности во все комнаты, в кухню, в туалет, открыл шкафы, посмотрел под кроватью, приоткрыл дверь на лестничную площадку, посмотрел вверх и вниз, плотно прикрыл дверь; спустился и вышел в сырой темнеющий вечер

Почему все это явилось мне и утвердилось во мне посреди Саратова. Вернее, прикрепилось к Саратову. Вернее, было явлено под именем топоса Саратова? А почему бы нет?

Побывал в Саратове, побеседовал с саратовчанами, прислушался к их разговорам. Конечно, был и некий род лоббирования. А почему бы и нет? Поэт всегда и везде есть объект многочисленного лоббирования. Собственно, он и есть не что иное, как результирующая всех этих социокультурных (внешних), культурно-эстетических (срединных) и культурно-экзистенциальных лоббирований.

Многое и многое пыталось навязать свое имя микроимиджевым отслоениям моего стратегического поведения.

Ан, не случилось.

А с Саратовом случилось.

Вдруг появляется медведь, озирается по сторонам, и метель дикая все заволакивает — это, вроде, в Саратове

Ползет змея под снегом, а на поверхности путь ее красным следом прослеживается — это, вроде, в Саратове