Тадеуш Ружевич - Избранное

Д я д я. А что слышно у тебя, Владек? Хеленка говорила, ты в Париже был.

Г е р о й. Был.

Д я д я. Ну, и как же там, что там, рассказал бы что-нибудь об этом Париже. Я-то его уже никогда не увижу… И тетя интересуется.

Г е р о й. С удовольствием, дядя.

Д я д я. Время-то зря не терял, поди?

Г е р о й. Надо думать.

Д я д я. А каково там человеки-то живут?

Г е р о й. Да живут… по-всякому. (Вытаскивает сигареты.) Может, закурите, дядя, французские.

Д я д я. Коли французские, возьму парочку.

Г е р о й. Я купил в Париже спичек, парижское туалетное мыло, зубную щетку, лезвия, рубашки, духи, туфли, кнопки, шпильки, иголки.

Хор старцев разглядывает какие-то фотографии. Они смеются, рассказывают друг другу анекдоты, обрывки которых доносятся и до публики.

Д я д я. А что там в изящных искусствах, в литературе, в политике?

Г е р о й. И так и этак. По-разному. Нелегко охватить. Знаете, дядя, я видел в натуральную величину Наполеона, папу римского, королеву, они все из воска и розовые. Там едят много салата, сыра, и пьют вино, кухня у них, разумеется, французская.

Д я д я. Значит, ты немножко проветрился и покупки хорошие сделал.

Г е р о й. А город, знаете, дядя, в таком голубом тумане, как в спирту.

Д я д я (помолчав минуту) . Вот только… ты мне что-то кажешься печальным. Эх, Казик, Казик! И чего ты только сам себя изводишь?

Г е р о й. Так ведь, дядя… Чего уж там говорить… Аплодировал я. Разные ура кричал.

Д я д я. Как это «аплодировал»?

Г е р о й. Вот именно — аплодировал.

Д я д я. Все аплодировали.

Г е р о й. Что мне до всех. Я о себе думаю. А я аплодировал.

Д я д я. Экое ты еще дитя, Петрусь! Пикассо тоже аплодировал.

Г е р о й. Дядя, дядя…

Д я д я. Ну, что скажешь, Казик?

Г е р о й. Я знаю, что многие аплодировали, но они уже забыли об этом. Теперь их интересуют марки автомобилей или костюмированные балы, а я все еще держу ладони вместе, и те аплодисменты звучат во мне. У меня иногда внутри сплошной гул аплодисментов. Я пуст, как храм ночью. Аплодисменты, дядя, аплодисменты…

Тишина.

Д я д я. А вообще-то вы все дохлятины, никудышный народец. Буквоед ты просто, вот и копаешься во всем без конца, без краю. Что же мне-то в таком случае говорить? Подумаешь, велико дело — ваши аплодисменты, экая важность! Помню, во время беспорядков нашего командира в томатный суп бросили. Погоди-ка, как его звали?

Г е р о й. В суп?

Д я д я. В котле как раз томатный суп кипел. Время было неспокойное, волнения разные, бунты, словом, кипело все… А он пришел на кухню проверить: суп там для всей роты варился. Мы взяли да и бросили его туда и закрыли котел крышкой. Он так и сварился вместе с усами. И шпоры сварились и ордена. Меня до сих пор смех разбирает, как вспомню. (Похлопав Героя по плечу.) Совесть нежную имеешь. Отпускаю я тебе грехи твои!

Г е р о й. Грустный я, дядя. Знаете, дядя, когда я был маленький, я играл в лошадки. Превращусь, бывало, в коня и мчусь по двору ли, по улице — грива по ветру. А теперь, дядя, я в человека превратиться не могу, хотя и директор института. Я хотел бы вскопать землю, отыскать несколько картошек и испечь их для вас, дядя. У картошки серая, шершавая кожура. А в середине она белая, рассыпчатая и горячая. Я хотел бы иметь свою яблоньку с ветками, листьями, цветочками, яблоками… Я уже так давно не сидел в тени. Яблоко покрыто прозрачной пленочкой воска, отпечатки пальцев на таком очень четко видны. Яблоки висят на ветках. Ждут моей руки. Как девушки…

Д я д я. Почему ты, Казик, не возвращаешься? Мы все тебя ждем. И мама и сестры.

Г е р о й. Не могу, дядя.

Д я д я. Не хочется еще домой из шумного мира?

Г е р о й. Нет.

Д я д я. Еще не наелся, не наглотался?

Г е р о й. Нет еще, дядя, аппетит растет, только рот откроешь. Так бы и глотал целые города: и людей, и дома, и картины, и бюсты, и телевизоры, и мотоциклы, и звезды, и одалисок, и носки, и часы, и титулы, и медали, и груши, и таблетки, и газеты, и бананы, и шедевры…

Д я д я. А может, соберешь вещички да и отправишься со мной? Завтра будешь уже на месте.

Г е р о й. Нет, дядя, я уже не могу вернуться.

Д я д я. Пойдем, пойдем, птицы поют, весна близится.

Г е р о й. У меня дел полно, надо решать вопросы разные, от них ни оторваться, ни опомниться. Может, потом как-нибудь.

Д я д я (вытирает ноги одеялом, надевает штиблеты, задвигает таз с водой под кровать) . Ну, Дзидек, я, пожалуй, пойду. Оставайся с богом!

Герой молчит, лежа с закрытыми глазами.

В комнату входят д в о е м у ж ч и н. Один из них в каскетке, другой в шляпе. Оба — в длинных осенних пальто, один вынимает из портфеля бумаги, другой раскрывает складной металлический метр. Они измеряют комнату Героя. Делают это очень тщательно.

М у ж ч и н а в к а с к е т к е. Три метра сорок восемь сантиметров.

Мужчина в шляпе записывает. Мужчина в каскетке измеряет двери, потом кровать, называет цифры. Мужчина в шляпе записывает, прибавляет, умножает и делит. Мужчина в каскетке подходит к Герою, измеряет его рост, объем груди, размер ступни, головы, толщину шеи и т. д. Склоняется над Героем.

Что это он зажал в руке?

М у ж ч и н а в ш л я п е. Бумагу.

М у ж ч и н а в к а с к е т к е. Надо разжать ему пальцы. (Медленно один за другим разгибает его пальцы, вынимает из руки Героя бумаги.)

М у ж ч и н а в ш л я п е. И что там?

М у ж ч и н а в к а с к е т к е. Какие-то бумаги. Биографии… (Читает вслух.) «Я родился в тысяча девятьсот двадцатом году. После окончания начальной школы… Я забыл, что в народной школе у меня был одноклассник, который давал мне сыр, этот мальчик был из деревни. После окончания. Получив аттестат зрелости, я пытался поступить на работу в городское управление. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, в гостинице, я вытер сапоги покрывалом с кровати… Закончив обучение в начальной школе, я поступил в гимназию. По окончании средней школы намеревался… (Мужчина качает головой, читает дальше.) Люди, идите все ко мне!»

М у ж ч и н а в ш л я п е. Он что, спит? Может, притворяется?

М у ж ч и н а в к а с к е т к е (продолжает читать) . «В тысяча девятьсот тридцать восьмом году я вытер сапоги о ковер и порезал полотенце, когда вытирал лезвие. Затем, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я начал сдавать экзамены на аттестат зрелости. Но я не успел его сдать, поскольку первого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года вспыхнула мировая война… Этот ужасный катаклизм, который поглотил…»

Мужчина в каскетке прячет бумаги в портфель, оба мужчины уходят.

В комнату на четвереньках вползает э л е г а н т н ы й м у ж ч и н а среднего возраста. Он идеально причесан, прилизан. Четкая линия пробора. Можно сказать, что он причесан изнутри. Мужчина обходит на четвереньках всю комнату, поочередно обнюхивает ножки стола, стула, заглядывает под кровать. Начинает говорить, задрав морду в сторону Героя.