Элиф Батуман - Идиот [litres]

В ответ я написала о фильме с моих испанских занятий, где был старик, чьи друзья все катались по городу в инвалидных колясках с мотором. Старик мечтал сделаться паралитиком и тоже так кататься. По улицам бродил скот, иллюстрируя хаос в годы франкизма.

Иван перестал посещать занятия по русскому. И ответных писем теперь приходилось ждать всё дольше. Однажды он в четыре утра отправил мне длиннющее послание об алкоголизме и вертиго. Я обнаружила его, когда мы со Светланой были в студенческом центре.

– Чье это письмо таких чудовищных размеров? – спросила Светлана, заглядывая мне через плечо.

– Ничье, – ответила я и закрыла окно. Но Светлана успела увидеть имя.

Она сказала, что фамилия Ивана – это анаграмма одного из сербохорватских слов, которые означают дьявола.

– Как vrag – то есть Враг.

Я читала и перечитывала письма Ивана, размышляя о смысле его слов. Непонятно почему, но я этого стыдилась. Почему перечитывать и толковать роман вроде «Утраченных иллюзий» достойнее, чем перечитывать и толковать имэйлы Ивана? Может, причина в том, что Иван – не такой хороший писатель, как Бальзак? (Но для меня Иван был хорошим писателем.) Или это потому, что романы Бальзака читали и анализировали сотни профессоров, и, читая и толкуя Бальзака, ты как бы приобщаешься к беседе с ними всеми, а следовательно, это занятие – выше по уровню и значимости, чем чтение письма, которое вижу только я? Но тот факт, что письмо написано специально для меня и в ответ на мои слова, как раз и делает его буквально частью беседы, в отличие от романов Бальзака, написанных для широкой аудитории и в конечном счете для прибыли издательств; и разве это не делает мое занятие чем-то более аутентичным и более человеческим?

В образовательной программе для взрослых ко мне приписали ученика по ESL, доминиканца Хоакина, седовласого водопроводчика в темных очках и с осанкой, словно кол проглотил. Он явился точно в срок и сердечно поприветствовал меня по-испански. Я улыбнулась, но не ответила. Нас проинструктировали, что со студентами ESL мы должны не только молчать о том, что учимся в Гарварде, но и притвориться, что по-испански не знаем ни слова. Мы должны просто свалиться из ниоткуда, с неба, по-марсиански.

– Как дела? – спросила я.

Его лицо озарилось.

– Хоакин, – ответил он.

– Не как вас зовут , а как дела .

Он расплылся в улыбке.

Я нарисовала на доске три лица – с улыбкой, с прямыми губами и с хмурыми бровями.

– Как дела? – спросила я. Затем по очереди указала на лица. – Прекрасно. Так себе. Ужасно.

– Sí [21] «Да» (исп.). , – сказал Хоакин.

– Как дела? Прекрасно ? – я постукивала по улыбающемуся лицу.

Он прищурился, снял очки, затем снова надел.

– Я, – произнес он и перевел палец с себя на доску. – Я. Хоакин.

– Это значит cómo está, – сдалась я.

– Ah, cómo está? – повторил Хоакин и заулыбался еще шире. – Bien, bien. Pues, sabe, estoy un poco enfermo [22] «Ясно, ясно. Ты знаешь, я немного болен» (исп.). . – Оказалось, что он приехал в Америку лечиться у специалистов от проблем со зрением на фоне диабета. Его сын живет в Бостоне с женой, хорошей, но легкомысленной девушкой. Хоакин спросил, откуда приехала я, что за имя Селин, чем занимаются мои родители, и не учусь ли я. Я ответила на все вопросы – сначала по-английски, потом повторяла по-испански.

– Ты – хорошая девушка, – сказал он. – Твои родители должны очень гордиться.

На следующей неделе мы проходили цвета. На карточке было задание. От него требовалось сказать, что бумага – белая, ручка – синяя, а доска – черная.

– The paper is white [23] «Бумага – белая» (англ.). , – сказала я, взяв листок бумаги.

Он кивнул.

– El papel es blanco [24] «Бумага – белая» (исп.) . , – произнес он.

– Правильно, теперь повторяйте за мной. The paper is white .

– Papel, es, blanco, – сказал он с лицом, не менее серьезным, чем мое собственное.

– Нет, повторяйте слова, которые я говорю, – сказала я. – The paper is white.

Через двадцать минут он говорил «Papel iss blonk». При этом его лицо выражало великое терпение и доброту. Мы перешли к «The pen is blue» [25] «Ручка – синяя» (англ.) . . Начали мы с «El bolígrafo es azul» [26] «Ручка – синяя» (исп.) . и дошли в итоге до «Ball iss zool». И тут наше время кончилось.

То ли потолок у автобуса был каким-то высоким, то ли пассажиры подобрались низкорослые, но очень многие почему-то не могли дотянуться до поручней. При каждом резком движении они валились друг на дружку, а кто-то даже рухнул на чужие колени.

Вцепившись в поручень, я чувствовала, как меня одолевает усталость. Чем я занимаюсь? Ради кого? Может ли кто-нибудь понять, что вкладывает Хоакин в свое «Papel iss blonk», не говоря уже о «Ball iss zool»? Это – не английский. Это какой-то креольский язык. Даже нет, это – пиджин. Если бы у нас были дети и если бы они росли, разговаривая на таком языке, в нем со временем возникли бы свои правила, и уже потом он стал бы креольским.

Дома я взяла диетический шоколадный кекс, наименее любимый Ханной гостинец из посылки ее матери, и села с ним за компьютер. Там я обнаружила имэйл на турецком, отправленный с немецкого университетского адреса человеком по имени Йилдырым Озгувен. Письмо было немногословным: мол, мы давно не общались и он желает мне успехов в учебе. Я не знала ни одного Йилдырыма Озгувена, причем по-турецки это имя означает «Громоподобная Самонадеянность». Поразмыслив как следует, я пришла к твердому убеждению: этот человек мне совершенно незнаком. Он, наверное, порылся в гарвардском справочнике, нашел меня среди девушек с турецкими именами и, прибегнув к врожденной самонадеянности, каковой славится его семья, написал мне это идиотское сообщение. Чем больше я об этом думала, тем сильнее становился мой гнев. Да как он смеет быть таким бесцеремонным? Как смеет даже предположить, что я знаю его «garb»? Почему со мной вечно одно и то же?

Постепенно мой гнев переместился на неявный, но истинный его объект – на Ивана. Кто дал ему право усаживаться в три или в четыре ночи за компьютер, писать всё, что взбредет в голову про клоунов или вертиго, а потом слать это мне? Я приняла душ, залезла в постель и, хотя не было еще и половины десятого, забылась тревожным сном.

Пробудилась я в половине третьего. Сознавая, что в ближайшие часы заснуть уже не удастся, я натянула спортивные штаны и спустилась в компьютерный зал. Его освещали только огоньки автомата с кока-колой и космические заставки на экранах. Я опустила в автомат монетку, и оттуда выкатилась банка, словно тело – к подножию лестницы. Холодная и колючая диетическая кола – в моем теплом розовом горле. Я окончательно продрала глаза и села за компьютер.