Элиф Батуман - Идиот [litres]

Похоже, я в тебя влюбляюсь. С каждым днем мне всё сложнее разглядеть общий знаменатель, понять, что именно можно считать реальным объектом. Все категории, из которых составлено понятие «собака», расплываются и исчезают, я потеряла способность давать определения. По моим рукам бежит холод, а в голове крутятся песни. «(Если мне суждено умереть, пусть это будет твоя) Рука аристократа» [31] Название вымышленной песни. .

Когда я отослала письмо, был уже поздний вечер. Я отправилась к реке на пробежку. Всё казалось словно отмытым до скрипа – более и в то же время менее реальным, чем обычно. Я чувствовала землю обеими ногами. И ни в какую не хотела прекращать бег. Не хотела переходить к следующему занятию, потом к следующему.

Приняв душ, я залогинилась в Юниксе и применила команду finger, чтобы узнать, где Иван. Он был онлайн, сервер назывался neptune.caltech.edu.

Я взяла книжку и принялась за чтение. Книжка была как-то связана с Испанией. Каждые пять минут я проверяла, что там у Ивана. Порой он на пару минут переходил в режим бездействия, а потом опять возвращался в активное состояние. Я пыталась представить его там, в Калифорнии, где еще прошлое, где на три часа раньше, – как он набирает что-то на компьютере с именем Neptune, потом на пару минут прерывается и снова набирает.

В 2:40 от него пришло сообщение. Я перечитала его дважды. Я не поняла ни слова, но физически почувствовала, что ничего хорошего для меня там не написано. От отдельных строчек мое сердце парило в вышине, но от того, что лежало под поверхностью, в основе, мне становилось муторно.

Я перечитала письмо в третий раз.

Дорогая Соня, начиналось оно. Мне так много хочется тебе написать. Иван сидел в крошечной комнатке Калифорнийского технологического института. Я всё время описывала нечто вроде вертиго от «выпадения из языка». Он испытывал то же самое. В математике он больше всего любил непосредственность в отношениях между мыслью и текстом – ты пишешь ровно то, о чем думаешь.

Когда я пишу тебе, у меня – похожее чувство, словно мои мысли и настроение передаются прямо в клавиатуру. Не знаю, почему мне этого хочется, это очень трудно постичь. Я понимаю примерно треть из того, что ты пишешь, и у тебя, наверное, – то же самое.

С другой стороны, в той трети, которую я понимаю, Тебя больше, чем если бы это был популярный прозрачный текст, типа эссе или толкования. Во всём, что ты пишешь с таким вниманием и с такой глубиной, есть твой образ. Именно поэтому я боюсь тривиальности разговорной речи. Попробуй я установить с Тобой связь той же глубины, как в этих письмах, – а вдруг у меня бы не вышло?

Разумеется, это просто страх. Всё равно стоит попытаться. Мы можем идти себе и идти, а говорить – лишь когда есть повод.

Ближе к концу он обратился к теме любви, которая, по его словам, настолько сложна, что у него не получается написать об этом хоть одно осмысленное предложение. В последние два года у меня много всего произошло, и мое представление о любви изменилось. У меня есть девушка, но я испытываю к ней любовь далеко не всегда. Я очень много думаю о тебе. Моя любовь к тебе – это любовь к человеку, который пишет твои письма.

Чтобы усвоить смысл этих предложений, пропустить их через мозг, потребовалась масса усилий. Я прочувствовала их на всех уровнях – графемологическом, морфологическом, семантическом, – и на каждом уровне эти предложения причиняли мне боль. Он пишет «моя любовь к тебе» – и тут же говорит, что любовь – не ко мне, а к кому-то другому, к автору моих писем. Дальше речь идет о колоссальной ценности этих писем, которые очень сложно понять, и именно сложность в понимании делает их такими для него ценными. Это, в некотором роде, даже пугает.

При четвертом перечитывании я остановилась на предложении о девушке. Неужели самое важное – именно оно ? Но каким бы катастрофическим ни стало это открытие, хуже было другое: он не хочет узнать меня, узнать хоть что-нибудь, и единственное его желание – строить предположения, задавать вопросы и исчезать.

Что ж, теперь я, по крайней мере, в курсе. Больше никаких писем, в них нет никакого смысла. Мы через это уже прошли, и нам нечего больше сказать, да и к тому же у него нет времени. Я выключила компьютер и отправилась спать.

Когда я проснулась, из коридора доносилась песня о каком-то парне в поисках повседневности. Я пошла чистить зубы. Ханна сидела за своим компьютером.

– Привет! – сказала она. – Ты завтракала?

Мы отправились на завтрак. Было почти одиннадцать, и в столовой уже начали продавать обеденное мороженое. Страстно поглощая большую порцию клубничного, Ханна подробнейше пересказывала сон о сериале «Друзья». Я машинально жевала какую-то кашу и прихлебывала черный кофе.

В столовой появились девочки-скауты. Я уже много месяцев не видела ни одного ребенка. Двое из них подошли к нашему столику.

– Вы не хотели бы купить печенье? [32] Члены «Гёрлскаутов Америки» соревнуются между собой в продаже печенья со скаутской символикой. Это одна из статей доходов в бюджете организации. – спросила одна из них, с роскошными волосами.

Я купила две пачки «Тонкого мятного», себе и Ханне.

– Я взяла у тебя из посылки шоколадный кекс, – объяснила я.

– Это же прекрасно! Посылка – для всех, – она просияла. Любой знак дружбы делал ее счастливой.

Я тоже когда-то была герлскаутом, а точнее – брауни [33] Брауни – девочки-скауты младшей возрастной группы (8–11 лет). Название происходит от сказочных существ брауни, которые селятся рядом с жилищем людей и помогают им в хозяйстве. . Однажды я взяла в гараже грабли и разгребла весь двор старушке миссис Эммерет, чтобы получить значок за добрые дела. Миссис Эммерет заявила на меня в полицию, будто бы я пробралась к ней на территорию и отравила ее собаку. Я никогда не знала, что у миссис Эммерет есть собака. Оказывается, есть. Отравленная собака.

Когда пришла пора продавать печенье, моя мать – она считала, что на свете есть мало более постыдных занятий, чем бродить от дома к дому, втюхивая что бы то ни было, – продала всё печенье сама, причем собственной матери. Десять лет спустя, навещая бабушку в Анкаре, я обнаружила его в кладовке – тридцать нераспечатанных пачек гёрлскаутского печенья. «Почему ты не съела свое печенье?» – спросила я. «А, так это печенье? Я думала, это свечки», – ответила бабушка.

– У тебя что-то случилось? – спросила Ханна. – Ты всегда такая бодрая.

– Плохое настроение, – ответила я.

– Что-то стряслось?

– Мне нравится человек, которому не нравлюсь я.

Мне казалось, это – лишь приблизительное описание ситуации, но, произнеся вслух, поняла: именно так всё и обстоит.