Элиф Батуман - Идиот [litres]

– Селин, то, что я слышу, указывает на одну весьма простую и весьма естественную вещь: боязнь конкуренции и боязнь быть отвергнутым. Очевидно, в школе вы были весьма успешны. Затем приехали в Гарвард, а здесь – полторы тысячи ваших ровесников, которые ничуть не менее успешны, а некоторые, возможно, – куда более. В каждой беседе вы усматриваете подтекст конкуренции. Вы опасаетесь, что не окажетесь на должной высоте, что вас отвергнут.

Боюсь, наше время вышло, но думаю, встреча была продуктивной. Я вижу в вас массу несовместимых эмоций. Мне кажется, своим представлением, что люди ужасны, вы компенсируете, быть может, чувство неполноценности и страх оказаться отвергнутой. Вы мысленно обосновываете отвержение, объясняя его не своими недостатками, а недостатками других. Это они не в состоянии понять вашу философию или ваши идеи.

В силу всего этого вы ужасно одиноки и изолированы, что может объяснять вашу восприимчивость к этому компьютерному парню. Похоже, он дает вам именно то, чего вы хотите, – немежличностные межличностные отношения. С ним вам не нужно беспокоиться, на чьей стороне комнаты – шнур-удлинитель. Но это оттого, что вы имеете дело не с реальными личными отношениями. В реальной жизни люди обсуждают такие вещи, приспосабливаются к ним. Это объясняет вашу тревогу, ваше ощущение, что вы вот-вот совершите ошибку.

В следующие пару недель я хочу помочь вам понять, что истинная близость – это сфера, где ошибок нет – по крайней мере, ошибок в том смысле, который вкладываете вы. Там нельзя всё разрушить одним неверным движением. Дружба – это пространство, где вы получаете поддержку и свободу совершать ошибки. Думаю, когда вы придете к этому пониманию, многое для вас переменится к лучшему.

Ответить на это было нечего, поэтому я просто кивнула и надела куртку. Он сказал, что психологическое отделение скоро переезжает в новое здание. Потом нарисовал схему расположения нового и старого зданий на обратной стороне визитки и вручил мне. Я положила ее в карман, но знала, что она мне не пригодится.

На улице моросил дождик. Зонт я с собой не брала. В душе у меня царил ужас. Своими разговорами о Иване я предала его, из-за меня чужой человек называл его «этот компьютерный парень» и сравнивал с Унабомбером. Благодаря мне в мире теперь существует некий нейронный образ – «компьютерный парень». Я испытывала иррациональный страх, что Иван обо всём этом узнает или каким-то образом уже узнал.

Я пыталась утешить себя тем, что Иван, в конце концов, тоже беседовал обо мне и что какие бы соображения по моему поводу ни пришли в голову его приятелю Имре, они наверняка не менее идиотские, чем версии детско-юношеского психолога по поводу Ивана. Но эта мысль оптимизма мне не прибавила.

Дорогой Иван!

Понять твое письмо было нелегко. Полагаю, я слишком привыкла считать слова орудием достижения цели. Слова создают настроение, но они не могут сами служить настроением. Я совершенно согласна с тем, что некоторые состояния невозможно выразить ясным и логичным языком или в эссе. Порой написать эссе – это такая мука! В общем случае читатель – не твой единомышленник, и поэтому в логике повествования нельзя опустить ни одной ступени. И порой, когда связь тонка, на каждой ступени приходится слишком многое подробно объяснять, – это просто невозможно, поскольку к моменту, когда ты всё уже распишешь, само настроение будет утрачено.

В этом смысле лучше написать письмо другу. Там ты можешь позволить себе большее. Можешь позволить скачки2. Разумеется, всегда есть вероятность, что она (или он?) не поймет ход твоей мысли. Я думаю об этом непрерывно. В каком случае то или иное настроение уже не стоит всей этой путаницы? Как определить правильное соотношение?

Мне никогда не приходило в голову делать разницу между тобой и человеком, который пишет твои письма. Но мне кажется, я поняла, что ты имеешь в виду. Я шлю тебе письмо, но откуда тебе знать, кто его написал? Это мог быть кто угодно. И у меня нет способов доказать. Я говорю: «Это я!», а ты отвечаешь «Кто – “я”?»

Разве не поразительно было бы обнаружить, что за нас обоих пишут гострайтеры? Вообрази себе их долгую прогулку – как они бредут себе и бредут, а говорят – лишь когда есть повод…

Иван сначала появился на redwood.stanford.edu, а потом – на kepler.berkeley.edu.

Мы со Светланой отправились на пробежку. Светлана постоянно твердила, как ей свободно в шортах, – она впервые эпилировала ноги. Еще рассказывала о своих стихах, где она бросает ноутбук в дождь и глотает вселенную. Ее волновало, не слишком ли вычурно звучит «проглотила вселенную», ведь она-то хочет описать чувство, как если ты целиком заглотил крутое яйцо. Не лучше ли так и написать, что заглотил, мол, яйцо, а вселенную оставить в покое? Но с этим яйцом – те же ощущения, что и со вселенной.

– Ужасно трудно говорить искренне, и чтобы звучало без выпендрежа, – сказала она. – Ну вот как быть, если ты прямо чувствуешь, словно проглотила вселенную? Помалкивать?

– Меня такие вопросы тоже волнуют, – ответила я. Ей следует просто написать, предложила я в итоге, что она чувствует, будто проглотила вселенную, если, конечно, ее ощущения не совпадают в точности с глотанием крутого яйца, а если так, то тогда, пожалуй, лучше ошибиться в эту сторону, нежели в другую.

– Наверное, ты права, – сказала она.

Иван прислал сообщение. Что-то вроде стихов в прозе о звездах и аде. Да, именно об этом. Я тоже порой шутила о звездах и аде, сама с собой. Кому же еще тут получать толкования звезд и ада, как не мне.

Образовательная программа для взрослых назначила мне нового студента. «Дина, алгебра, четверг, 19:00» – больше на карточке ничего не говорилось.

Дина оказалась примерно ровесницей моей матери, на груди ее цветастого платья был приколот крупный значок со слегка смазанным изображением темнокожего мальчика, встающего из-за парты и глядящего через плечо. Сама Дина то садилась, то снова вставала, вынимая вещи из своей большой красной сумки. Она рассказала, что мальчик на фото – ее сын Альберт, его не стало в январе, ему было восемнадцать. И мне восемнадцать. Как она может не задаваться вопросом, который тут же пришел в голову мне: почему я, живая и здоровая, сижу с ней в одной в комнате, в то время как ее сына больше нет?

– Соболезную, – сказала я.

– Спасибо, дорогуша, – ответила она. – Такие вещи просто так не случаются. Но почему они случаются, я понятия не имею. Поэтому я снова в школе.

– И это прекрасно, – сказала я, поскольку еще верила в школу.

– Конечно, прекрасно, дорогуша. Ну а чем мне целый день заниматься? И я теперь хожу в колледж! Штука в том, что я совсем ничего не понимаю в этой алгебре, – она вздохнула. – Я иду на занятия. И не понимаю. Тогда я не иду на занятия. И снова не понимаю. Хоть ходи на занятия, хоть не ходи, я всё равно не понимаю ни слова из того, что говорит этот человек. Восходящее другое, нисходящее другое – для меня это всё пустой звук.