Элиф Батуман - Идиот [litres]

– А, Йейтс, – сказала я.

– Но потом оказалось, что он не врет. Он показал книжку. Эти стихи и впрямь написал Йейтс! – расхохотался Иван.

Я тоже расхохоталась, поскольку смех у него был заразительным. Йейтс? О чем он вообще?

– Как тебе кофе? – спросил Иван.

– Нормально, – ответила я. – Кажется, я не люблю кофе со льдом.

– Хочешь еще что-нибудь?

– Нет, спасибо.

– А, или ты заказала его специально? Понимаю. Я делал то же самое во Франкфурте, когда сидел на мели. Всегда заказывал «Гиннес» – он дешевый, а я его ненавижу, и мог пить кружку целый час, но зато из бара никто не выставит.

– Меня отсюда тоже никогда не выставят, – с грустью согласилась я.

– Раду, мой сосед, – сказал Иван.

– Да?

– Ему ужасно хочется, чтобы у него была девушка.

– О?

– Серьезная проблема. Он клеится даже к первокурсницам.

– Да, серьезная, – сказала я, чувствуя некоторую обиду.

– Он повсюду ходит за ними, шпионит.

– А их это не достает?

– Не знаю, – ответил он. – Может, им это кажется прикольным.

– Может, – с сомнением в голосе произнесла я.

– Раду – румын. Прошлым летом он работал в Вашингтоне и был влюблен, но она в Румынии.

– Да?

– Она в Румынии, а Раду слал ей каждый день по открытке. И в этих открытках он постепенно раскрывал свои чувства. Ему было очень важно, чтобы это происходило постепенно, он боялся ее спугнуть.

– Ну и как, получилось?

– Нет, – ответил он и рассмеялся, – она тогда жила в Берлине! Он слал ей открытки на бухарестский адрес, где, кроме бабушки, никого не было. Бабушка каждый день получала из Вашингтона открытки от Раду!

– О нет! Неужели она не могла их пересылать?

– Старушке восемьдесят лет! Не будет же она из-за Раду ежедневно ходить на почту?

– Наверное, нет.

– Разумеется, нет. Она дождалась, пока внучка в сентябре вернется, и вручила ей все открытки оптом, в пластиковом пакете, – похоже, его особо впечатлил пластиковый пакет, и – да, он сразу повторил эту подробность. – Девяносто открыток в пластиковом пакете!

– Кошмар, – сказала я, хотя опять смеялась вместе с ним.

– А что кошмарного? Девушка в итоге получила все свои открытки. Ведь бабушка могла их выбросить. Ему повезло.

– Нет, не повезло! – ответила я. – Наверное, если она прочла их подряд, они стали казаться скучными, однообразными. Вот если читать по штуке в день, тогда другое дело.

– Хм, – сказал Иван. – Ты в чем-то права. Прочесть девяносто открыток сразу или девяносто дней читать по одной – это разные вещи, – он откинулся на спинку и уставился в пространство, удовлетворенный, очевидно, выводом, к которому мы пришли.

– И что в результате? – спросила я.

– А?

– Ну, с твоим соседом и этой девушкой.

– Да ничего.

– Ничего?

– Они встретились, долго гуляли, там была какая-то не то река, не то луна. Я уже не помню деталей. И она сказала: «Раду, знаешь, как влюбить в себя человека, если, конечно, он уже не влюблен?» – он замолчал и посмотрел на меня. – Представляешь ответ?

– Как влюбить в себя человека? – Мои щеки вспыхнули. – Нет, не представляю.

Он снова рассмеялся, смех мешал ему донести смысл шутки.

– «Нужно совершенствовать душу». Вот что она сказала. Ха-ха!

У меня смех вдруг застрял в горле.

– Совершенствовать душу, – повторила я и почувствовала, как дрожит мой голос. – Постараюсь запомнить.

Иван перестал смеяться.

– Я не это имел в виду, – сказал он.

Бесполезно. Мне теперь казалось, будто каждое его слово касается лично меня, каждое слово после этого Раду и его открыток виделось мне дурным знаком. Я едва могла говорить, и поэтому всю беседу вел он сам. Он рассказывал забавные, удивительные, прелестные вещи, но все они причиняли мне боль. Он говорил о том, как дома, в Венгрии, ему вдруг захотелось развлечь своих родителей и сестер, устроить им поездку, как два года назад они – он сам, мать, сестры и его друг Имре – сели в крошечную мамину «мазду» и отправились во Флоренцию, и как потом три дня жили в машине. Считалось, что он так выполняет учебное задание по социальному анализу – прямо в машине. Он отрабатывал гарвардский грант, разъезжая с четырьмя людьми по Италии на материнской «мазде».

– Уезжать из Рима всегда грустно, – в какой-то момент сказал он. – Тоска не отпускает, всякий раз хочется назад.

Он рассказывал, как учился ездить на мотоцикле, как получал права. Младшая из сестер однажды приехала в гости, и они катались в Нью-Йорк и Аннаполис. Они условились, что об этом деле с мотоциклом родители ничего знать не должны. Но она раскололась первой, и влетело только ей. Время от времени Иван пытался вовлечь меня в беседу, а иначе он «несет чушь». Мне было неясно, какое значение он вкладывает в слово «чушь». Я терзалась чувством, будто меня о чем-то предостерегают. Я отвечала: нет, мол, мне всё очень интересно. Но ему казалось, что он «несет чушь», и это ощущение ему не нравилось.

Он рассказывал о своей чешской дантистке, как она приехала в Будапешт, как ему не терпелось показать ей город, но всё портил ее брюзгливый муж, который был вечно всем недоволен. Фигура брюзгливого мужа дантистки, похоже, не предвещала в этой истории счастливого конца.

Когда официант принес счет, я потянулась к своему брелоку-кошельку.

– Ты же не думаешь всерьез, что я позволю тебе платить? – спросил Иван. У него был мужской кожаный бумажник. Выйдя из кафе, мы пошли по улице. Потом оказались на мосту у бизнес-школы. Иван сказал, что там есть не то собор, не то сад – в общем, что-то, чего мы так и не нашли.

– Тут можно пройти по двум мостам, – сообщил Иван, когда мы шли над шоссе.

– Да? – произнесла я.

– Этот – менее романтичный.

Мы шагали по извилистой асфальтовой дорожке через ухоженные лужайки. Кругом росли кусты, то и дело попадались кирпичные или каменные домики. Люди играли в фрисби. Я была сосредоточена на том, чтобы держаться правильной дистанции от Ивана, и поэтому в какой-то момент наступила на скотч-терьера. Тот взвизгнул. В моем сознании отпечаталось удивленное лицо женщины.

– Извините! – воскликнула я. Мы прошагали дальше, она не успела ничего ответить.

– Похоже, тебе и впрямь было жаль, что так вышло с собакой, – сказал Иван.

Я старалась сохранять безразличный вид.

– Ты любишь животных? – спросил Иван.

Я задумалась. Никаких мыслей на эту тему у меня не было. Я понятия не имела, люблю ли я животных.

– Скорее всего, нет, – ответила я.

– Правда?

– Ну, мне досадно, что они меня не любят. Но всё равно очень жаль на них наступать.

– Тебя не любят животные? А почему?

– В смысле, они не могут любить по-настоящему – как человек.

– А. Ты не можешь им простить, что они – не люди.

– У меня был когда-то пес. И мне постоянно снился кошмар, будто он обрел дар речи, всё время снился. Он говорил: «Ты меня опекаешь, вот и всё твое занятие, говоришь со мной как с идиотом, дала мне дурацкую кличку».