Элиф Батуман - Идиот [litres]

В коридоре я принялась запирать двери, но тут вспомнила, что Анжела – у себя в спальне. Ральф пошутил про дверь – мол, с каким вызовом я на нее смотрю. Мы истерически заржали – и из-за двери, и из-за причесок, – тут я обернулась и с ужасом обнаружила над перилами голову Ивана с волосами, косматыми, будто логово дьявола.

– О… привет, – сказала я, перестав смеяться. – Мы просто идем с Ральфом вернуть его кассету.

– Ясно, – ответил Иван.

– Извините, а вы хотели… – Ральф перевел взгляд с меня на Ивана.

– Нет, нет, возвращайте свою кассету, – сказал Иван Ральфу. – Ты потом здесь будешь? – спросил он меня.

– Позвоню, как вернусь, – ответила я.

– Тебе не обязательно ходить, – сказал мне Ральф.

– Нет, мы уже собрались, – ответила я.

Мы втроем спускались по лестнице. Кто-то где-то вышел через пожарный вход, и сработала сигнализация, словно застрекотал миллион рехнувшихся цикад.

– Значит, вы сейчас смотрели кино, – Иван пытался перекричать сигнализацию.

« Ральф смотрел кино», « Я смотрел кино», – в один голос ответили мы с Ральфом.

Но Иван, кажется, всё равно остался уверен, что фильм мы смотрели вместе.

– А вы ругались, когда выбирали? – шутливо произнес он.

– Меня при этом не было, – сказала я.

Мы вышли из ворот и направились к площади. Ральф с Иваном беседовали о жилищной лотерее. Я то и дело сходила с тротуара или плелась позади. Выяснилось, что Ральфу выпал тот же дом, где жил Иван, двенадцатиэтажная башня. Иван принялся описывать виды из разных окон. Он, кажется, знал вид из любого окна.

– О, интересно, – приговаривал Ральф.

Мы остановились на красный.

– Я, пожалуй, пойду позанимаюсь математикой, – мрачно произнес Иван и размашисто зашагал в ночь.

Мы с Ральфом отнесли в прокат фильм, который назывался «Друзья Питера». Неужели Ральф до такой степени возненавидел картину, что потащился сдавать ее посреди ночи? – раньше я за ним такого не замечала. Мы пошли в сторону реки. Похоже, начинался дождик. Чем ближе мы подходили к реке, тем больше на нас падало капель, но всякий раз, стоило нам повернуть назад к площади, капли прекращались. Прогулка вокруг площади оказалось занятием тоскливым, и мы отправились назад – к парку возле школы госуправления.

– Ну что, в парк? – сказали мы, взглянув на небо. Дождя не было. Мы двинулись к парку. А если дождь вдруг всё равно пойдет?

– Может, нам вернуться? – спросила я.

– Мы, кажется, и так возвращаемся, – ответил Ральф.

– Разве?

– Думаю, это потому что мы наткнулись на твоего друга.

Когда он сказал это, мне стало стыдно.

– Неправда, – ответила я. – Пойдем гулять дальше.

Следующие два часа мы предавались нашим обычным бесцельным занятиям. Сначала вернулись к реке, а когда дождь всё же пошел, вбежали в лобби гостиницы «Даблтри», сели на пол в стеклянном лифте и стали смотреть на дождь. Порой лифт вызывали, и он ездил вверх или вниз. Против нас, похоже, никто ничего не имел и никто не пытался нас выставить. Когда дождь кончился, мы отправились в «Чилис» и взяли порцию «Шикарного цветка», блюда из гигантской прожаренной луковицы в кляре, разрезанной на лепестки. Мы одолели примерно треть. Доесть ее было невозможно.

Один из самых примечательных моментов в этой громадной жареной, скульптурно оформленной луковице состоял в ее мощнейшем сходстве с артишоком. Ральф рассказал о луковой и артишоковой теориях человеческой природы: они проходили их на социологии. Согласно артишоковой теории, у человека есть некая внутренняя сущность, «сердце»; согласно же луковой теории, если с человека снять все слои, связанные с обществом, то ничего не останется. С этой точки зрения, образ луковицы под личиной артишока выглядит зловещим, если не сказать социопатическим. Несколько лет спустя, когда стало известно, что в «Шикарном цветке» – около 3000 калорий, в журнале «Здоровье мужчин» его назвали «Худшей закуской Америки» и из меню «Чилис» его удалили.

Ивану я позвонила уже в час ночи.

– Ты очень хочешь спать? – спросил он.

– Не очень. А ты?

– Тоже не очень. – Иван сказал, что зайдет в общагу посмотреть, как я живу. Мне не хотелось, чтобы он смотрел, как я живу, но я не видела способов этого избежать, да и в любом случае, что толку скрывать?

Я повесила трубку и взглянула в зеркало. Мои занятия за последние два часа не оказали никакого положительного воздействия на прическу.

Иван постучал в дверь. Его взгляд блуждал по комнате, задержавшись на Альберте Эйнштейне. Мне показалось, об Альберте Эйнштейне у него возникли негативные мысли, но даже если так, он оставил их при себе.

Из нашей спальни, зевая, появилась Ханна. Ее волосы выглядели, как всегда, безупречно. – Что происходит? – спросила Ханна. Она сказала, что не может заснуть. Я знала, что зевает она притворно и что ее попытки заснуть – неправда: она могла спать всегда . Ханна представилась и принялась задавать Ивану миллиард вопросов. Когда вопросы кончились, она стала перечислять имена разных ассистентов-математиков и спрашивать, кого из них он знает.

– Ипохондрик – это она? – позже спросил меня Иван. – Я подумывал, не заставить ли ее поволноваться насчет сырости, но опасался, вдруг это – другая соседка.

– Да, ипохондрик – это она. Наша другая соседка не стала бы с тобой говорить.

– Не стала бы со мной говорить?

– В смысле, она застенчивая и не стала бы лезть к тебе с вопросами.

– А, понимаю. Люблю, когда мне задают вопросы.

Я задумчиво кивала.

– И почему же? – задала я вопрос.

Через пару секунд Иван разразился смехом, и я ощутила гордость.

Мы отправились к речке и сели на лавку.

– Это была плохая идея – просить тебя позвонить, – сказал он.

– Почему?

– Я потом не мог работать. Так ничего и не сделал.

Я постаралась не подать вида, насколько счастливой меня сделали эти слова.

– Все эти огни направлены на тебя, – сказал Иван, глядя на отражающиеся в речке фонари с противоположного берега.

– А вон те – на тебя.

– Правда? – спросил он. – А разве не на тебя?

– Нет, на тебя.

– Да, ты права, теперь я чувствую, что они и на меня тоже направлены.

Я ощутила волну физической тяги к нему. Его поза выглядела неудобной – наклонившись вперед, он плотно сдвинул ноги и скрестил руки на коленях.

Мы просидели долго, гадая, пойдет ли снова дождь.

– Как думаешь, сколько мы уже здесь сидим? – спросил Иван.

– Долго, – ответила я. В прибрежных камышах что-то зашевелилось. – Интересно, что это за животное?

– Рыба, – предположил Иван.

– За то время, что мы здесь сидим, она могла эволюционировать.

– Возможно. К этому моменту мы бы, наверное, тоже эволюционировали. Во что бы мы превратились?