Алексей Кобленц - Оставшиеся шаги

А понедельники шуршали, как осенние листья под ногами, понедельники навязывали ему свои правила, тем самым пугая и возвращая его снова к висельникам, шрамам и несуществующим пистолетам.

Мир несовершенен, — философствовал он, — поэтому жизнь несовместима с рассудком.

Но не застрелиться, не повеситься, даже спиться он был не в состоянии, и продолжал, продолжал и продолжал… Тягомотина длинною в жизнь.

Мир, что ж ты так несовершенен-то, а?

Две девчушки, тискающие черного с ладонь величиной котенка, уверенно шли на нее, за пять шагов до сближения заглядывая ей в глаза. Мол, какая это тетя, ничего, мол?

— Извините пожалуйста, а вам котеночек случайно не нужен?

— Не дай бог! — загородилась она от девчушек ладонями. — Не дай бог!

«Паршивая тетка!» — опустили глаза девчушки и побежали дальше пытаться устроить судьбу два дня назад подобранного ими на улице котенка.

«Паршивая тетка» попав ключом в замочную скважину своей двери, слегка толкнув ее крутым бедром, влезла в свою малюсенькую куцую однокомнатную квартиру.

И вовсе не такая она еще тетка, и совсем даже и не паршивая, — думала она, осматривая себя после душа в большое, неизвестно как втиснувшееся сюда зеркало, прилаженное к единственной свободной стене крошечного совковского совмещенного санузла.

Вот еще, вздумала любоваться, — по-старушечьи ругнулась она на себя, — вертушка!

А котеночек, и правда, очень хороший. Она вспомнила, как двадцать пять лет назад на даче, ребята, ее дачные знакомые, поймали и смеха ради убили такого же маленького симпатичного котенка, и как она после этого три дня и три ночи по нему плакала. Сердце ее сжалось в комочек и стало сейчас, ей показалось, величиной как у того самого, убитого маленькими ублюдками котенка. Не дай бог. Не дай Бог!

Зарядили дожди и заныли зубы. Это октябрь. В ненастье-то и так настроение — плюнешь да не подберешь, так что уж говорить о мокрой осени:

А сегодня, сегодня денек-то какой — одно сплошное загляденье, поцелуй Фортуны.

Сегодня, только сегодня, сейчас, завтра будет поздно. Эксперимент под названием «вне завтра». Первый — пошел!

Ну, чего ж еще пожелать? Погода замечательная, пятнадцать этажей и все мои, никому не отдам. Лифт — банально и просто. Лестница. Дыхалка, конечно, уже не та, но не могу же я отказать себе в последнем удовольствии.

«Ах, дорогой мой, тебе надо поберечься после инсульта!»

Не надо мне беречься! Надо успеть переворошить душою всю жизнь, перебрать ее, как сейчас ноги мои перебирают ступеньки лестницы на крышу моего пятнадцатиэтажного дома. Моего дома!

Первый этаж — это смутно, это детство и поэтому не стоит долго на нем задерживаться.

Дальше тоже мало интересного. Или, впрочем, может быть, именно интересен процесс моего формирования. Вспомнить и сопоставить. Да зачем? К черту всю философию, да все, все к черту!!!

…… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …Боже мой!

Ветер!!! Дождь!!! Сейчас бы и молнию!!!

Господи! Прости ты мою душу грешную!

Страшно! Страшно-то как, Господи! Я возвращаюсь, К черту инсульты и инфаркты к черту. Я возвращаюсь. Все еще, может быть, может быть!

Нельзятакнельзянесчитаетсяяоступилсяяподскользнулся!!!!!!!!!!!!!!!

Зря!

— Скучно мне, скучно, сестрички, — сказала как-то раз сумасшедшая муха, — летаем, едим, и ничего-то особенного в жизни не происходит.

— Брось, чего тебе не хватает, — пристыдила ее не старая еще муха, — жратвы навалом, крылья целы, живи себе, летай да радуйся. Кстати сказать, обрати внимание — не все в этом мире могут как мы летать.

— Ха, летать! Не велика премудрость, не говоря о самолетах, вертолетах и космических ракетах.

Все дело в том, что сумасшедшей мухе до чертей обрыдла вся эта мушиная философия о пользе в умении летать. Тьфу, мушиная философия о полетах, мышиная возня пролетающих дней… Ее внутренний бунт объяснялся тем… Тем… Да ничем не обуславливался, поэтому она и была не простой, а сумасшедшей мухой.

— Мухам не ведомы науки, — втолковывала ей не старая еще муха, — и вовсе не нашего ума дело, чем ты засоряешь свою маленькую черную головку. Вот и живи, вот и летай, вот и попробуй как-нибудь себя развлечь, вместо глупого своего самоедства.

— Ладно, — согласилась сумасшедшая муха и стала раскачиваться на ниточке паутины, как на качелях.

Но развлечение ее длилось недолго. Не старая еще муха не успела объяснить, что и в развлечениях следовало быть поразборчивее. Да где уж, теперь не вернешь.

— Немедленно прекрати морочить мне голову, недоделанный ублюдок! Понял?!.. И больше не звони, осточертел! Все!!! Вообще забудь о моем существовании, потому что ты мне противен! Прощай, идиот несчастный!!!

Все. Я бросила трубку. Очень надеюсь, что он наконец-то все понял. На самом деле, сколько можно тонуть и вязнуть в приторном, безвкусном киселе наших отношений?.. Отношений? — Что это я?! Нет и не было никаких отношений! Это самый настоящий бред. Бред? — Да! Я, вот именно, брежу. Даже легче стало. А отчего мне, собственно, тяжело-то, позвольте?.. Не было, ну не было ничего! Ну, таскался он ко мне целый год… Подожди-ка… Познакомились мы в мае, двенадцатого мая. Мы с отцом гуляли в Сокольниках. Он подсел, попросил у папы зажигалку, и как-то очень вкусно стал затягиваться своей сигареткой и как-то просто и незатейливо заговорил. Мы познакомились.

Да, двенадцатого мая. Сегодня четвертое июня. Стало быть, больше года я знаю его. А он меня. Ну и что?.. Как познакомились, так и раззнакомились. Хватит. «Варечка, Варечка…» Я уж двадцать семь лет Варечка. Не хочу я, ну не хочу этой ерунды, не понимаю! Потому что не по правде все, нечестно. Значит, и не надо! НЕ НАДО!

Я верю ему очень верю. Больше даже, чем себе. Именно поэтому и не надо. А мама плачет. Мама обо всем знает. Маме тяжело. Она и ругает меня и жалеет. Папе попроще, потому что он по секрету частенько встречается с Вячиком, и они там вдвоем все время чего-то придумывают против меня… Нет, не против, а за меня и вместо меня. Смешно, что они как бы все это скрывают, закулисные свои переговоры, но буквально немедленно, с интервалом в несколько часов сами же мне все поочередно и рассказывают.

«Дура ты с половиной!» — говорит папа, гладя меня по головке. Ну, и пускай. Хорошо. Семьдесят два раза дура — я и сама знаю. Я себе не верю. Я не выдержу и сломаюсь, хуже даже еще, чем сломана теперь. А куда ж хуже??? А вот и хуже. Хуже будет! Разве я не понимаю? А Вячик? Вячик-Мячик… А что Вячик? Вячику двадцать пять, и он уже где-то Вячеслав Палыч, и он умница, и все у него сложится прекрасно и без меня. Лучше без меня. Ей-богу, лучше! А отсекать надо сразу, не думая, не жалея… Ни его, ни себя! Меня и так всю жизнь жалеют, а он-то тут при чем?..