Алексей Кобленц - Оставшиеся шаги

Он прикрыл за собою дверь, аккуратно стер ладонью капельку со щеки, поднес ее к губам, попробовал ощутить ее запах. Пахло весной и радостью!

«Какая жизнь! Какая жизнь! Какая жизнь!» — надрывно прокричал он пустоте. Кто его знает, какую жизнь он сейчас имел в виду.

Он умылся, поставил букет в трехлитровую банку с водой, сел, закурил, потом придвинул к себе раздолбанный телефонный аппарат и стал накручивать на диске номер, знакомый до мозоли на указательном пальце правой руки.

Все только начиналось.

Редко кто попадает в пустыню по собственной воле. Иисуса в пустыне искушал Дьявол, Он выстоял, значит, Его ссылка в пустыню оправдана.

Одинокий путник, преодолевающий бархан за барханом, обходящий зыбучие пески. Его продвижение тоже оправдано, потому что впереди у него пункт «Б», где его с нетерпением ждут.

Сам же, просто так, не из-за чего через пустыню не потащишься, если только тебя туда не сослали.

Ссылка в пустыню.

Песок. Я поворачиваюсь на одном месте, просматривая из-за барханов неровный круг горизонта. Сейчас кажется, что я — центр этого круга, и горизонт — его предел.

Я иду, изрядно измученный миражами, которые доканывают меня манящей нежитью через каждые пятьдесят шесть шагов пути.

Когда во фляге еще плескалась влага, я отдыхал гораздо реже, нежели теперь. Я называл ее «водой» только когда она тяжело, но с каждым разом легче и легче стучала мне по бедру, прикрепленная к ремню кусочком кожи.

После очередного сеанса небытия каждый раз с ужасом я думаю о том, что слово «вода» навсегда потеряно для меня, потому что теперь я не только губами, а даже мысленно не могу его воспроизвести, представить его написание на бумаге, потому что двести тридцать шагов тому назад солнце начисто выпекло у меня образную память, и я уже не помню, как читаются и пишутся буквы…

С каждым шагом за ненадобностью я забываю свое имя. Названия предметов одежды, что на мне, путаются у меня в голове, и я уже сомневаюсь, что надетое на мне внизу, то, что волочится по желтому… небу… подо мной… надо мной… ботинок… или… звезда…

Летит…

Летит… Что летит или кто летит?..

Озеро… Опять это чертово ненастоящее озеро… Пожалуйста, сколько угодно, мне плевать, было бы только чем плюнуть…

На сей раз быстрее на двена… триста… два…

«Голову, голову приподними! Теперь лей на лоб, на лицо. Порядок, возвращается! Много пить не давай, нельзя!»

Боже, что это так больно обжигает виски, чиркает по шее?.. Что это, попадая на кожу, тут же пропитывается куда-то в центр меня?..

Кто сказал л-е-й?.. Что значит «лей»?.. Я пока точно не знаю, что это, но, пожалуйста, лей еще!..

Что это — п-и-т-ь?.. Что-то очень близкое, очень необходимое. Пить…

— Пить… Пить… Пить…

— Как вы сюда забрались? Мы просто чудом увидели вас с вертолета. Летим, а Галка как заорет в уши: «Человек! Там человек!!!»

— Спасибо тебе, милая Галка!..

— Да, будет вам, лежите, вам вредно разговаривать. Сейчас мы вас в больницу.

— Разговаривать… В больницу… Вода! — Я вспомнил! То, что вы давали мне — это вода!..

— Конечно, вода, чудак вы человек, не спиртом же было вас, полуживого отпаивать.

— Милая Галка… Вода… Больница… Разговаривать… Спасибо!

— Как же вы так? Могли и умереть, жалко, ведь, человека…

— Я больше не буду, Галка, больше не буду, хорошая моя, славная Галка! Веришь?

— Верю!

Желание летать отколупывает с души болячки повседневности. Не как-то на космическом корабле или проще — на самолете, а так вот самостоятельно, без крыльев и турбин, чтобы только ветер в ушах!

Желание летать не то, чтобы возвышало Ее в собственных глазах, оно помогало, давало возможность с большей легкостью ходить по земле. Что же еще могло бы дать это простое, а в то же время непростое желание, если даже поделиться этой своею мечтой, в общем-то, и не с кем. Здорово посерьезневшие сограждане толкуют о деньгах. Есть, конечно, тоже чем-нибудь окрыленные, но в повседневной жизни таковых порой не хватает.

А летать-то хочется!

— Все, я лечу! — как-то крикнула Она и, правда, полетела.

Удивительно, что Она вовсе этому не удивилась, потому что в Ее душе, переполненной радостью, уже не хватило места для удивления, а просто такой интерес: «Ну, ладно, там, Маргарита, с ней понятно, она ради любви к своему Мастеру добровольно согласилась на дружбу с нечистой силой, сюжет-то известный. Потом, у нее был, хоть и примитивный, но, все же, летательный аппарат — метла, а я — раз — и полетела, без всего… Вот здорово -то!»

И никакой тебе боязни падения, и ветер не прорезает волосы, а как-то ласково так вдоль тела, как течение теплой реки. Она летела, и в ней отражался зеленый покров земли, а глаза впитывали этот изумрудный цвет, даря ощущение невероятной свободы и какого-то уже неземного, нечеловеческого счастья.

«Нет, конечно, это все не просто так. Я очень этого хотела, вот и вышло, и я полечу еще. Обязательно! Как полезно хотеть этой вот свободы, и дохотеться, наконец, до того, чтобы сокровенное твое желание сбылось удивительно естественно, само собою. Боже мой, слышишь ли Ты меня? — Я счастлива!»

А я стоял внизу и наслаждался Ее прекрасным полетом. Я приветственно поднял руку, но Она не увидела. Тогда я стал махать обеими руками, стал кричать Ей: «Здравствуй!», но Она была там, а я — здесь, где ветер звучит совершенно по другому, нежели у Нее наверху. Маленький и затерянный на земле я, конечно был для Нее неразличаем, а слабый мой голос заглушался Ее ласковым ветром.

— Будь счастлива, — сказал я небу, — слышишь?.. Будь счастлива!