Андрей Клепаков - Опекун

— Так она мне сказала, что вы обед вместе готовили.

— Ну, готовили. То, что я просила ее сделать, овощи там помыть или порезать, посуду сполоснуть, делала. Я видела, что старается. Но все молча. Ни одного вопроса не задала. Вообще со мной не разговаривает. Словно я пустое место. Не была бы она твоей дочерью, точно ей бы влепила.

— Ты чего? Она мне не дочь! С ума сошла? — воскликнул я.

— Извини, просто крыша уже едет.

— А английским? Ты с ней занималась?

— Как можно заниматься чем-то с человеком, который молчит? Пыталась, но безуспешно.

— Она мне сказала, что ты быстро говоришь, и она тебя не понимает.

— Да, прямо быстро! Все она понимала. Я прошу ее текст почитать — читает. Упражнения, заданные в школе, делает. Я ей что-то объясняю — молчит. Ну, думаю — поняла. Спрашиваю — молчит. Что по-русски, что по-английски — молчит.

— Да, странная девочка, — согласился я. — Ну, в больнице убегала — понятно все. Ко мне быстро привязалась, тоже понятно. Сказок-то ей, поди, никто не рассказывал. Но чего она к тебе-то так? Странно. — Я помолчал. — Мне в больнице телефон детского психолога дали. Может, позвоним, проконсультируемся?

— Давай, — согласилась сначала Ольга, потом вздохнула и добавила: — А впрочем, чего консультироваться? И так все понятно. Обычная бабская ревность.

— Какая ревность? Она ребенок! Ты че городишь?

Ольга вздохнула еще раз.

— Не хочет она тебя со мной делить, папаша. Жадная очень. А жадность чувство плохое, разрушающее. Ты бы с ней построже, чтобы у нее мозги на место встали.

— Куда построже? Всего неделя прошла, как я ее взял. Девочке ласка и внимание в первую очередь нужно. Чтобы не убегала, чтобы ко мне привыкла, полюбила меня, в конце концов.

— Успокойся. Она уже полюбила, и это очень хорошо видно. Не убежит. Клещами не оторвешь. Она сама как клещ.

— Ну и хорошо, что не убежит, легче будет ее воспитывать…

— Ну, так воспитывай, воспитатель! А ты ей все с рук спускаешь. Ты не воспитываешь, а балуешь. Неделя прошла — айфон, велосипед, шмотья больше, чем на полтинник. Посадишь себе на шею. Играешь в нее как в игрушку, в куклу Барби, только без сисек.

— Оль! Ну, ты чего говоришь-то.

— Я говорю, что свой тебе ребенок нужен, а не суррогатный.

Я помолчал и вздохнул:

— Да ладно, Оль, ну ее на фиг. Поздно уже. Давай мы перестанем обсуждать девчонку, а обсудим лучше что-нибудь более интересное. Сиськи. Например, твои.

— Козел, — сказала Ольга, садясь на диване. — Я покурю? В туалете у тебя. Не погонишь же ты меня сейчас на лестницу?

— Конечно, кури, — поспешно согласился я. — Вытяжку только включи, и посмотри в холодильнике остатки «Ахашени».

Вино мы допили из горлышка и о Маше больше не разговаривали. Мы вообще ни о чем не говорили…

На следующий день Маша попросила у меня пилу.

— Зачем? — удивился я.

— Нам велели на труд принести маленькие пилки. Чего-то пилить будем.

Я удивился еще больше.

— Чего вам там пилить? Может, нужна пилочка для ногтей? Ты просто не поняла?

— Нет, учительница сказала, что нужна небольшая пила. Размером с линейку.

— Где ж я тебе такую найду? — почесал я затылок. — Да и никто не найдет. Это специально покупать надо.

Маша пожала плечами,

— Елена Сергевна сказала, что все не принесут, но хотя бы несколько человек. Можно пилить по очереди.

Я со словами «Пилите, Шура, пилите» полез в ящик с инструментами.

— Во! — сказал я, доставая полотно ножовки. — Такая подойдет?

— А как ее держать? — спросила Маша.

Я вставил полотно в ручку.

— Длинная очень, — с сомнением покачала головой девочка.

Я сломал полотно и вставил в ручку обломок.

— Только решетку в тюрьме пилить, — усмехнулся я. — Подойдет?

— Подойдет. — Маша благодарно кивнула.

Замотав пилу в полиэтиленовый пакет, я протянул ее Маше.

— Осторожно только. Не оцарапайся. Чего-то у Елены Сергеевны вашей не все в порядке с техникой безопасности, — проворчал я.

Еще через день Ольга, выйдя из квартиры и не дойдя до лифта, свалилась с лестницы. Хорошо, я был дома. Услышав грохот, я выскочил за дверь. Ольга лежала внизу лестницы и стонала. На ступеньках валялись туфли со сломанными каблуками.

Оказалось, что она сломала руку.

— Вот черт, — удивлялась Ольга в скорой, — ну, бывает, каблук ломается, и то не на ровном месте. Но так, что оба сразу? И фирма приличная — «Патриция Дини». Что за фигня?

Я не стал ей говорить, что, подобрав туфли, обнаружил, что металлический стержень в шпильке был перепилен. На обеих туфлях.

Когда я вернулся, Маша уже пришла из школы. Я стоял в прихожей и молча смотрел на нее. Туфли со сломанными каблуками валялись на полу у входной двери. Маша тоже молчала.

— Ольга упала с лестницы и сломала руку. Могла сломать шею, — спокойно сказал я.

Маша долго смотрела на меня, потом опустила голову и спросила:

— Ты отправишь меня в детский дом?

— Нет, — ответил я, — все останется как было. И я не стану тебя наказывать, я даже буду и дальше рассказывать тебе сказки на ночь. Я просто перестану тебя целовать и улыбаться тебе.

Маша вскинула на меня глаза. Они расширились и заполнились слезами. Губы задрожали и рот исказился. Хлынули слезы, ребенок зарыдал.

Маша бросилась ко мне, обхватила руками, ткнулась мокрым лицом в живот и, прерывающимся от плача голосом, закричала:

— Я не хотела! Прости меня, я больше не буду-ууу!

Я неподвижно стоял столбом. Мне ужасно хотелось подхватить плачущую девочку на руки, прижать к себе, расцеловать и успокоить. Но. Это означало бы не дать осуществиться воспитательному процессу. И я стоял молча и молча слушал завывания:

— Прости-и! Я не бу-уду-у! Па-жа-лу-ста-а!

Не видя с моей стороны никакой реакции, Машка потихоньку поднимала обороты. Вой и плач постепенно усиливались.

Когда у меня стало закладывать уши от пробивающихся ультразвуковых ноток, а свитер на животе окончательно промок от соплей и слез, я погладил девочку по затылку и сказал:

— Ну, все, кончай плакать. Я не сержусь. Ты обедала?

— Не-е-ет, — сквозь рев с трудом разобрал я.

— Все, все. Ты хорошо плакала. Молодец. Я верю, что ты не хотела убить Ольгу. Просто пошутила. И надо сказать, шутка удалась. Я оценил. Давай обедать, я тоже еще не ел. Теперь Ольга обед не скоро нам приготовит, — и ломая весь воспитательный момент, я заржал.

Машка резко перестав плакать, отшатнулась, и задрав голову, недоуменно уставилась на меня.

— Пошли я тебя умою, а то в соплях вся.

— Если захочешь еще пошутить, — сказал я, умывая всхлипывающую девочку, — покажу тебе, где у Ольгиной машины проходят тормозные шланги. Если их перерезать, эффект получится больше, чем от каблуков.

Я взял полотенце, но Маша заплакала снова.