Андрей Клепаков - Опекун

— Я вообще домой не приду!

— Не, Маш, это без толку. Правда, ночью с ментами придут и заберут тебя. Тут игра хитрее должна быть. Пусть лучше думает, что я на его стороне и пусть советы мои слушает. Ты, пожалуйста, приходи нормально, как всегда. А вот вести себя с ним можешь, как хочешь, хоть дураком назови.

— А матом можно?

— Машунь, матом говорит человек, у которого совсем нет вкуса.

— Ну, ты тоже иногда в машине на дороге шепчешь. И иногда даже громко. Я слышала.

Я крякнул.

— Вкус, Маш, вещь очень тонкая, и иногда он может изменять человеку. И мне тоже, — я улыбнулся.

Маша подошла и обняла меня.

— Мы ведь будем бороться? — спросила она.

— Обязательно, — я сжал ее так, что у нее хрустнули кости.

Аркадий пришел точно к двенадцати, с собой он принес бутылку коньяка и торт.

— Спасибо, Аркаш, только вот пить сегодня не могу, мне вечером ехать надо. Давай до следующего раза? — предложил я.

Он вздохнул.

— А мне, чувствую, не помешало бы, перед встречей.

— Налить? — я взялся за пробку.

— Не, не надо. Чего я один буду, давай кофе лучше.

Не успели мы выпить по чашке, как пришла Маша.

Я вышел в переднюю, встретить.

Взглянув на ботинки Аркадия, стоявшие на коврике у двери, она тяжело вздохнула. Посмотрела на меня и громко спросила:

— Ты ручки мне будешь мыть?

— Пошли, — улыбнулся я и открыл дверь в ванную.

— Какая ты большая и красивая, — сказал Аркадий, когда мы вошли на кухню. — Я даже с трудом тебя узнал.

— Это твой папа, — представил я. — Садись. Торт будешь?

Машка стояла, держала меня за руку и молчала. Посмотрела на стол, на торт, на коньяк. Потом, ни на кого не глядя, сказала:

— Здравствуйте, — и села за стол.

Аркадий улыбнулся ей и спросил:

— Ты совсем меня не помнишь?

Маша вопрос проигнорировала. Я налил ей чай, отрезал и положил кусок торта. Она взяла в руки чашку, сделала глоток.

— А тортик? — спросил Аркадий. — Прага, вкусный.

— Мне с ним надо будет жить? — Машка подняла глаза от чашки и посмотрела на меня. — Не айс, — вынесла она приговор.

— Почему не айс? — искренне удивился я. — Твой папа моряк, проплыл все океаны от белых медведей до пингвинов…

— Все-таки моряк, — покачала она головой.

— Ну да, моряк, — кивнул я. — С пиратами сражался, с сомалийскими.

— А ты откуда знаешь? — и Маша первый раз посмотрела на отца.

— Вчера рассказывал, когда ты в комнате пряталась. Да и борода у него вполне пиратская.

Аркадий удивленно взглянул на меня.

— Рассказывал, — Маша снова уткнулась в чашку. — Ты мне тоже каждый вечер сказку рассказываешь.

— Я правда моряк, три года на сухогрузе ходил. Про пингвинов Сергей преувеличивает, в Антарктиде не был, а белых медведей правда видел. И с пиратами инцидент был.

— Еще поплывете? — вдруг с надеждой спросила Маша.

— Нет, — улыбнулся Аркадий. — Смотри, что я тебе привез, — и он вынул из пакета сверток. Развернул и положил перед ней удивительной красоты перламутровую раковину.

— Красивая, — равнодушно мазнула по раковине глазами Маша.

— Папе можно говорить «ты», — сказал я.

Маша продолжала пить чай.

— А торт? — спросил я. — Почему торт не ешь?

Маша допила последний глоток чая, поставила чашку на блюдце и, не глядя ни на кого, сказала:

— Нам уроков много задали. Можно я пойду?

— Конечно, иди, — ответил я. Аркадий промолчал.

— Ну, вот, — сказал я, когда Маша вышла. Прогресс налицо. Уже не прячется.

Аркадий покачал головой,

— Да, выросла. Правда, еле узнал. И бука, конечно.

— Ничего, привыкнет. Только давить на нее не надо. И с раковиной ты хорошо придумал. Намного лучше, чем Барби. Надеюсь, не выкинет.

— А что? Может?

— Она и убить может, — хмыкнул я. — Серьезная девушка. Я первое время ее на заднем сиденье возить боялся. Что удавку накинет.

— Шутишь.

— Шучу, конечно. Но, как говорится, в каждой шутке. Давай так, — предложил я, — сходим в воскресенье куда-нибудь вместе, я придумаю и тебе позвоню. Если события сильно не форсировать, привыкнет. Ко мне же привыкла.

На этом оптимистическом предположении мы с Машкиным отцом и расстались.

Совместный поход в цирк оказался тягостным и нервным. В машине по дороге туда Машка то тяжело вздыхала, явно собираясь заплакать, то злилась и ругалась вполголоса.

— А ведь он мог утонуть на своем корабле? — спросила она, когда я парковался у цирка.

— Маш, да что ты такое говоришь! Он ведь твой папа.

В ответ она только негодующе фыркнула.

Я промолчал.

— Но ведь не утонул же, — сказал я, когда мы уже вышли из машины. — Значит, придется как-то с этим жить.

— Не хочу! — Машка топнула ногой. Попала в лужу, брызги разлетелись веером.

— Блин! — сказал я, глядя на ее колготки и полу своей куртки. — Машка, зараза! Что ж ты творишь-то!

Она, не извинившись, повернулась спиной и шагнула на тротуар. Я взял ее за руку.

— Вон он, — мрачно сказала Маша.

Аркадий курил на крыльце, завидев нас, он бросил сигарету и спустился на несколько ступенек.

— Привет. Ты куришь? — удивился я.

— Привет. Иногда, — ответил он. — А так, вроде бросил.

— Здравствуй, — улыбнулся он Маше и попытался погладить ее по голове. Машка вывернулась, прижалась ко мне и вместо приветствия зло сказала:

— Только не надо меня трогать!

— Маша! — воскликнул я. — Скажи папе «здрасьте». Тебе что, пять лет? Так отвечаешь.

— Десять, — буркнула Машка под нос и еще тише сказала: — Здрасьте.

— Что? — спросил я. — Ничего не слышно.

— Здравствуйте! — глядя на меня, громко и почти по слогам произнесла Маша.

— Ну, вот, молодец. Сразу видно, вежливая и воспитанная девочка, — похвалил я.

Машка фыркнула, а Аркадий только бровью повел.

В цирке я посадил Машу между нами, она демонстративно взяла меня за руку. В середине первого отделения Машка громко зевнула и сказала:

— Да ну, фигня какая-то. Может, пойдем отсюда?

— Подожди, — ответил я, — во втором отделении тигры и слоны, давай посмотрим.

В антракте Аркадий попытался угостить нас в буфете. Он взял целую тарелку бутербродов с красной икрой. Машка вяло сжевала один, половину второго недоела, сказав:

— Икра плохая, к зубам липнет.

Икра, действительно, была чуть подсохшей. Со вчерашнего дня, что ли, осталась.

— Капризная девочка, — сказал Аркадий, когда Маша ушла в туалет, и мы остались одни. — Такое впечатление, что ты ее не воспитывал, а баловал, как мог.

Я кивнул.

— Как мог, — и развел руками. — А что было делать? Сирота, кто ж ее еще баловать-то будет.

Аркадий промолчал, а я продолжил.

— А вообще она приколистка. У нее в школе было задание нарисовать своих родителей. Так она нарисовала меня с ремнем в руках. Я в жизни ее не то что ремнем, подзатыльника не дал. Просто мы видели «Ералаш», там отчим в качестве угрозы повесил ремень на стену, на гвоздь. И когда Машка что-нибудь набедокурит, я всегда кричал: «Где ремень?»