Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Поглядел я на Бо и пошел пожать руки Руфу Сиберри, Джонни Полу и Кочету Джексону — они у огородного плетня стояли. Говорить нам было особо не о чем, они мне кивнули только, но так кивнули, что видно было, какие они гордые, что сюда пришли.

Гло Эбер, Хейзл Робинсон и Кочетова баба, здоровущая Бьюла Джексон, сидели на крылечке. Гло облепили трое внучат, мал мала меньше. Чтобы подойти пожать им руки, мне надо было миновать его преподобие Джеймсона. Джеймсон, он здешний священник, и из всех нас только он был без ружья и только он смотрел на всех на нас зверем. Я пожал руку Гло, она выпустила мою руку не сразу. Тому, я знал, были две причины. Ее беспокоило, что с нами станется, если нагрянет Фикс, — это первое. И она гордилась, что мы все здесь собрались, — это второе.

Хейзл и Бьюле тоже пожал руки, с Коринной перекинулся парой слов — она сидела на галерейке в качалке. Вытянулась, ровно палку проглотила, и не шелохнется — ну пугало пугалом. Ни с кем ни словом не перемолвится, никому не кивнет, смотрит во двор — и ничего и никого не видит. Я прошел в конец галерейки поговорить с Мату.

— Ты как, ничего? — спрашиваю.

— Ничего, — отвечает, а на меня не глядит.

Я обошел дом и спрятал коробку из-под ботинок под домом, у второй сваи. А когда обратно мимо Мэта прошел, рукой ему помахал, и он мне кивнул. Потом сел в конец галерейки, стал глядеть на Мату. Остальные по двору разбрелись. Одни отошли к плетню потолковать, другие там, где галерейка кончалась, собрались. Чумазый, а с ним и еще кое-кто, те прямо посреди дорожки расселись. Кэнди во двор вернулась и стала у крылечка, около Гло с внучатами. А на отшибе стоял Джеймсон. Глаза у него с одного на другого перебегают. Чего-то сказать хочет, а как подступиться — не знает.

— Что скажешь? — спрашиваю Мату.

— Это она всех созвала, я не звал, — говорит, а на меня и не глядит, глядит на дорогу, туда, где трактор стоит. Мотор у трактора так никто и не заглушил, но Мату на трактор и не смотрел. Глядел поверх трактора, поверх прицепов с тростником на деревья на дальнем выгоне. — Как он приедет, я сразу объявлюсь, — говорит.

— Ты хочешь сказать, это я объявлюсь? — от огородного плетня Джонни Пол подал голос. Дробовик под мышкой зажал, стволом к ноге. — Чего я сделал, ты себе не приписывай.

— Твой черед после меня, — Руф говорит. Он рядом с Джонни Полом у плетня стоял.

— Меня не обойдите, — с другого конца двора подал голос Мэт.

— Ты-то как его мог застрелить? Ты здесь и не живешь, — говорит Джонни Пол.

— А все коршун, — говорит Мэт и на небо глядит. А небо ясное, голубое, ни облачка на нем. И теплынь на дворе, хоть и октябрь. — Коршун, чтоб ему, бесперечь у меня цыплят таскает. Вот сегодня я и говорю Саже: возьму-ка я дробовик и пойду поохочусь на коршуна, чтоб ему пусто было. Бежал вслед за ним от самого Медлоу до Маршалловой деревни. А чтоб подбить влет, случая не вышло. — А сам все на небо смотрит, будто коршун вот-вот у него над головой пролетит.

— Он мне и точно на коршуна жаловался, — Сажа говорит. И тоже на небо глядит. Даже отступил чуток, чтоб разглядеть орех за домом Мату. — Потому и я ружье достал и тоже побежал вслед за коршуном за этим.

— И чего это я никого из вас не видал? — говорит Дон Лежен. Они с братом Дином стояли на дорожке против Сажи. — Я тут с Мату чуть не все утро проговорил, а не видал…

— А и я тебя не видал, — говорит Дин.

— А вот это ты видал? — Дон ему шутейно кулаком погрозился.

— А ты это вот видал? — Дин ему в ответ тоже кулаком погрозился. — Ты меня не зли. Меня разозлишь — хорошего не жди, кому-кому, а тебе это известно.

— Как же, как же, — говорит Дон. — Только тебе и в амбар из пушки не попасть. И здесь, на протоке, это каждая собака знает.

Все как сговорились. Один толкует, он убил, другой — нет, он, и так один за другим. Простокваша, Жан Пьер, Билли, Кочет, Простая Душа — один за другим. Чумазый — он на дорожке сидел — вынул самокрутку изо рта и сдул пепел. Только не сразу. Сначала подождал — может, пепел сам упадет. Увидел, не падает, тогда сдул. Но сначала скосил глаз на самокрутку, проверил. И только потом на нас посмотрел.

— Братцы, это что ж такое деется: я убил, а меня и в расчет не берут? — спрашивает.

— Слышь, Чумазый, тут в очереди настоишься, прежде чем Бо застрелить дадут, — говорит Персик Белло.

Чумазый посмотрел на самокрутку, постучал по ней пальцем, потом снова сунул в рот.

— А что, если нам со старичком Гарри пострелять чуток, чтобы эту очередь подсократить и вперед продвинуться? — говорит. — Что скажешь, старичок? — дробовику своему говорит. — Как ты насчет того, чтобы очередь подсократить?

Пока они перешучивались, я смотрел на Джеймсона и видел, что он все больше накаляется. Джеймсон, он низенький, лысый, черный, как уголь, старикашка, а усы и борода у него совсем седые. Лысина под солнцем под жарким блестит чисто зеркало.

— Еще день не кончится, а вы другую песню запоете, — говорит он. — Помяните тогда мои слова.

— Ваше преподобие, я же говорила вам, чтобы вы шли домой, — с другой стороны крылечка Кэнди голос подала. — Я вам уже битый час твержу: идите себе домой, вы же не хотите быть здесь. Мне надоело повторять вам одно и то же.

— Кэнди, я здесь живу, — говорит Джеймсон. — И если деревню спалят, мне жить будет негде. — Повернулся к нам, на лысине пот крупными каплями выступает и вниз по лицу текет. — Вы хоть понимаете, что я вам втолковываю? — спрашивает.

Никто Джеймсону не ответил. Глаза у него с одного на другого перебегают, а никто ему не отвечает. И никто почитай на него и не глядит. Он подошел поближе к галерейке.

— Мату, да объявись ты, Христа ради, — упрашивает. — Ну пожалуйста.

А Мату через голову его на деревья на дальнем лугу глядит. И ничего ему не отвечает.

Джеймсон прошел в конец галерейки, ко мне подошел. Плачет. Губы сжал, ну а слезы все равно не скроешь — так по лицу и текут.

— Клэту, — говорит. — Ты-то все понимаешь. Поговори с ним, скажи ему, чем это кончится.

Я ему ничего не сказал. И глядеть на него не стал. Глядел на трактор на дороге. Мотор у него так никто и не заглушил.

— Клэту, ну пожалуйста, — говорит Джеймсон. — Пожалуйста.

— Я пришел сюда за себя постоять, а не разговоры разговаривать, — говорю, а на него так и не гляжу.

А он все глядит на меня. Стоит около меня, плачет, губы сжал, глаз с меня не спускает.

— Зачем вы все сюда сошлись? — говорит. — Чтобы умереть? Надеетесь так все обиды свои избыть? Вот на что вы надеетесь?

Я ничего ему не сказал. И глядеть на него не стал. Видел краем глаза, что он губы опять сжал, а слезы по его лицу как катились, так и катятся.

Теперь он на Кэнди глядел.

— Вы довольны? — спрашивает. — Довольны? Думаете, для него хорошо сделаете, если эту землю зальете кровью?