Борис Екимов - Осень в Задонье

На сидении переднем, возле сына, старый Ибрагим, словно старый коршун, сидел, утопив голову в плечи и прикрыв глаза. Он открыл их, когда машина остановилась возле двухэтажного здания районной администрации.

— Буду здесь, — коротко сказал он сыну.

А вылезая из машины, повернулся, поглядел на внука и вспомнил. Старый Ибрагим всю дорогу будто дремал, прикрыв глаза, но слышал, как мальчик говорил о мороженом, а мать отказывала, вспоминая какие-то грехи непослушанья, мальчик обещал ей…

— Не уезжай, — попросил старик сына. — Я сейчас.

Рядом был небольшой магазинчик. Ибрагим купил там мороженое в яркой обертке, принес внуку. У мальчика от нежданного счастья засияли глаза. «Спасибо…» — прошептал он. Старый Ибрагим улыбнулся, махнул рукой: «Поезжайте…»

Он недолго постоял, провожая взглядом машину, родных. На душе было тепло, сил прибавила простая детская радость. Как всегда.

Давно уже покоя просили душа и тело. Один лишь светлый луч оставался — малая детвора. Хотелось подольше побыть с ними, возле них. Жаль расставаться. Особенно с Ибрагимом. И не потому, что тот носил его имя. Мальчик часто болел, был худеньким, не по годам рассудительным, с какой-то недетской тревогой в черных больших глазах. Может быть потому, что рос, считай, без отца и все время ждал его. « Папино… — говорил он, трогая отцову одежду. — Папа скоро приедет». И даже вовсе недетское: «Папа теперь с русской не будет жить. Он будет вместе с нами жить. И у нас скоро будет братишка…»

Слава Аллаху, теперь жили вместе. И будут жить! И пусть не сразу, но в глазах маленького Ибрагима уже не будет тревоги, одно лишь светлое счастье, которое просияло сейчас, согревая старого Ибрагима и придавая сил.

Силы Ибрагиму оказались очень нужны, потому что ничего доброго ему не пришлось услышать. Уже на входе в двухэтажное здание встретил его главный зоотехник — давний знакомый. Не успев поздороваться, он Ибрагима обрадовал:

— На этой неделе готовься, приедем. Полная проверка на бруцеллез, лейкоз. А потом будем «бирковать» весь скот. Кончилась ваша свобода… — радостно сообщил он.

— А почему меня? — спросил Ибрагим.

— Всех будем проверять. А начнем с тебя.

— Почему с меня? Я вроде самый дальний.

— Вот мы и начнем с дальнего. А потом будем подгребать, подгребать поближе… — уже убегая, объяснил зоотехник.

«Подгребать вы умеете… — со вздохом подумал Ибрагим, и тут его осенило. — Это — Басака! Это его дела. Натравил. Все тут его дружки. Пьют да гуляют. Вот он и подсказал им. Проверка … Ачто будет за проверкой?»

Молоком Ибрагим не занимался. Доили коров для себя. Но все равно проверят и, конечно, найдут сто болезней. Басакины друзья все умеют. И потом начнется … Встанице прошлой зимой уничтожали свиней. Поголовно резали, увозили, вроде где-то сжигали. Кто знает… Хозяевам платиликопейки. Вот и у него что-нибудь найдут. И начнется … Это все — Басака. Не зря он грозил.

От настроения доброго не осталось следа. Что-то внутри заныло. Шаги стали отдаваться болью. Ибрагим побрел дальше, пришаркивая по-стариковски. Добрался до земельного комитета. А здесь его доконали.

Начиналось будто хорошо: хозяин кабинета был на месте, сесть пригласил и, поняв Ибрагима на первых еще словах, горячо одобрил его:

— Правильно. Брать надо землю. Оформлять по закону.

Начало было хорошим, но когда на карту стали глядеть, то поскучнел начальник. Человек он был неплохой, еще не старый, про Ибрагима слыхал. Но по карте выходило не больно ладное:

— Вот ваша точка — Кисляки, ваш дом и хозяйство, — показывал он. — У вас все приватизировано, значит, земля под жилыми строениями, шесть соток — это неоспоримо ваше. Теперь о выпасах. Вы хотите по речке с правой стороны. Понятно… Левая— это Басакин берет. И Бейтаров Вахид подал заявление. А здесь, по правой, здесь тоже Басакин, Иван. Триста гектаров давно оформлено. И еще на семьсот есть разрешение. До Сухой Голубой и вправо до граней. И еще немного, гектар двести, вот этот участок, Большие рыны. Здесь тоже Басакин. А дальше — Мела, это давно земля оформлена … Ибыл еще, помните, бахчевод, Галунян. Он куда-то уехал, но земля числится за ним, триста гектаров.

Ибрагим слушал, смотрел на карту, не очень хорошо видел рисованное, зато ясно представлял ту землю, о которой шла речь, потому что прожил на ней полжизни, целых тридцать лет. Все исхоженное и изъезженное, все — свое.

— Мне Мелы не нужны, мне дайте мое, — в сердцах сказал он. — Мое — это где моя скотина пасется, где я живу. — Он присмотрелся и указал пальцем на карте примерное. — Вот это … Все, что рядом.

Начальник поскучнел, поцокал языком, пошел к столу, Ибрагима туда же позвал, приглашая:

— Садитесь, садитесь…

— Еще одна загвоздка тут есть. Земля, про которую говорите, — начал он объяснять. — Там же полигон рядом, правильно?

— Рядом. Но я не полигон хочу.

— На землю, что рядом с полигоном, мы на нее заявки пока не принимаем. Такое поступило указание из области. Вроде расширять хотят полигон. Или еще что. Но… что-то с министерством обороны. Приказано подождать с этой землей, пока все выяснится. Чтобы потом не было всяких судов и прочего. В общем, сказано подождать. О чем я вам и вынужден сообщить. Давайте подождем, пока все выяснится.

У старого Ибрагима не было сил, чтобы возмутиться, закричать, подступила лишь горечь:

— Басака живет, ему есть земля, тысяча гектаров. Другой Басака — тоже тысяча, Вахиду есть земля, и армяну, — тихо проговорил он. — А Ибрагиму нет земли. Ни детям его, ни внукам. Пускай едут в Грозный. Правильно понимаю?

Ответ был спокойный, даже сочувственный:

— Неправильно понимаете. Земля есть. Немало ее. Но именно там, где вы просите, на Кисляках, возле вашего дома, пока нет ясности. Давайте немного подождем.

На том разговор и кончился. Ибрагим вышел из кабинета, собрался было на второй этаж подняться, но потом раздумал: неможилось ему, хотелось на волю.

Он вышел на улицу, поискал глазами скамейку и, поблизости не найдя ее, уселся тут же, на невысокий парапет, ограждавший деревья и невеликие цветочные клумбы.

Место, где он устроился, было не очень удачным: рядом проезжали машины и останавливались порой, людей было много. Все же — районная администрация, и рядом — магазин, почта, что-то еще.

Но машины и люди Ибрагиму не мешали; он не замечал их, мысленно продолжая разговор кабинетный, вернее, заканчивая его: «Немного подождем? Это вам можно ждать. А мне уже некогда ждать. Все». И это были не пустые слова. Жизнь старого Ибрагима должна была вот-вот оборваться. Смерти он уже не боялся. Но думал о близких: сыновья, внуки … Счем он оставит их?

У Асланбека — удаль и смелость. Что проку от нее? Мотался туда да сюда, оставляя дом. Вовсе уходил из семьи, жил с русской девкой. Выпивал. С трудом, но остепенили его, приглашая на совет и помощь людей близких. Остепенили. А что теперь?