Борис Екимов - Осень в Задонье

Рядом лежала икона. Матерь Божия и Младенец ее, казалось, охраняли сны мальчика.

Но Тимоша что-то почуял, а может быть, просто выспался. Он открыл глаза и, увидев отца, спросил его:

— Это что, уже утро?

Иван рассмеялся. Тимоша быстро поднялся, взял сумку и потянулся к иконе, чтобы спрятать ее. Но отец стоял рядом и, конечно, увидел:

— А это откуда?

Что-то сходу придумать Тимоше не удалось. Он растерялся. Пришлось говорить правду.

Услышав короткий сбивчивый рассказ, Иван вначале не поверил, потом удивился и снова не поверил, не хотел верить, молчал. Тимоша начал новый рассказ, длинный:

— Там очень интересно… Мы с тобой вместе пойдем. Мы все разведаем, а потом всем расскажем. Там нужен большой фонарь, — убеждал он отца. — Это Зухра испугалась. А я не боялся. Там — вода, там — комнаты. Там — церковь … Там еще много всего…

Иваннаконец поверил, и ему стало страшно. Вспомнились хуторских стариков рассказы о подземном монастыре, тайных его ходах, ведущих до самого Дона, о пещерах и о пропавших в разное время людях, от любопытной детворы до взрослых. Иван поверил и почуял озноб, словно сам побывал в этом подземелье. Ругать сына было теперь бесполезно, а вот уберечь … Потому что Тимоша говорил и говорил восторженно:

— Мы пойдем и все разузнаем… Я даже один не боюсь.

— Поехали, — прервал сына Иван.

— Прямо сейчас! — обрадовался Тимоша. — Надо фонарь взять!

— Поехали. Покажешь.

Сыну поверив, Иван решил убедиться и увидеть своими глазами: что, где и как.

Ничего не объясняя, посадили в машину деда Атамана. Напрямую к Явленому кургану путь был недолгим. А осмотр коротким: в самом деле — обвал края балки, внизу — темный ход с деревянной обшивкой.

Дед Атаман, ногами слабый, вниз не спускался. Но определил разом:

— Был выход, потайной, в Карагичеву балку. Она к Дону идет. Таких ходов раньше много было. Я еще пацаномбыл, после войны, — рассказывал он. — Находили, проваливались, бывало…

Басакины, отец и сын, к самому ходу спустились. Иван оглядел деревянными плахами укрепленный, даже на взгляд обветшавший ход.

Тимоша рвался вперед:

— Пошли. Пойдем, ты увидишь.

— Стой на месте! — приказал Иван.

Сверху остерегал их дед Атаман:

— Не удумай ходить. Вылазьте. Тут новый будет обвал. Лопины. Здоровучие… Вылазьте оттель, пока целые.

С тем и уехали, Тимоше накрепко приказав: «Не вздумай туда лезть … Рухнет, и останешься».

А взрослые меж собой решили известить ближних: монаха Алексея да старца Савву, а еще станичного батюшку и, по возможности, отца Василия. И уж потом всем вместе решать.

Тимоше приказ строго-настрого: «Не вздумай…» И теперь, когда увидели, убедились, пришло время родительских переживаний: «Господи … Да как же они… Да вдруг…» Добавляя тревог, дед Атаман из своей долгой памяти выкладывал всякие случаи, один страшнее другого. Как ушли … Да как пропали. Один мальчишка седым вышел. Подураев его фамилия. Так он испугался. Стал глупым. После таких рассказов Ольга даже таблетки пила. Ведь в самом деле могло случиться … Рухнуло, и никто бы не знал. С ума можно сойти. Тимошу она не ругала, но, словно квочка, не отпускала от себя весь вечер. И спать уложила с собой, объяснив: «Иначе я всю ночь буду полохаться…»

Разглядывали икону.

— Староверская, наша… — определил дед Атаман. — Бывалоча у всех … Аныне последнее покрали. Богатая икона.

Старик на хутор к себе не поехал, решив дождаться дня завтрашнего, начала сенокоса. К тому же он чувствовал себя нездоровым: ломило, просто выворачивало суставы в плечах, локтях и коленях. Не ко времени чуялась ему непогода.

Первому дню после Троицы, по-старому — Духову дню, положено быть с грозою и теплым коротким дождиком, который окропит землю, травы перед косьбой, чтобы пуд сена был словно пуд меда. Это старинная примета.

Большого дождя не надо. Сенокос и без того — трудная пора. Но славная. Всегда ждут ее.

День-другой, и в погожую пору на глазах поднимаются копны, словно грибы-зеленухи. Тонет округа в горячем, пьяняще-сладком духе тяжелого лугового и легкого степного сена.

Нынешний Духов день, свой обычайзабыв, даже далеким громом не погрозил. Год на год не приходится.

Косить всегда начинали на буграх да угорах, где трава пожиже. Там она спеет и сохнет быстрей. Назавтра можно «тюковать» и сразу — на гумно ли, сенник. Зеленое получается сенцо, едовое.

Так было и нынче. Рано утром, считай, на белой заре, на поместье Басакиных загудели два трактора и легко покатили, позвякивая навесными косами. В одной машине — Иван, в другой дед Атаман и Мышкин, который должен был сменить старого человека после пробных прогонов.

День начался обычный, летний: ясное утро, легкий восточный вете р-«калмык», который на сенокосе лишь в помощь — сухим жаром он сушит сваленную траву.

Росы нынче не было. Но хорошо косилось. Впереди гудящих машин низко летали щуры да скворцы, на лету подхватывая цветнокрылых кузнечиков да черных пузатых луговыхсверчков.

Неприметно, невесть откуда наползли первые тучи. Дождь начался ливнем. Косить, конечно, перестали, но к дому не поехали. Решили в кабинах переждать. Летний ливень обычно недолог. Но нынче все обернулось по-иному, как потом говорили: «Старики не припомнят…»

Среди белого дня вдруг стало быстро темнеть. Тучи пошли низкие, сизые, с желто-седым подбоем, наглухо, разом закрыв близкое небо. И началось…

Гром гремел беспрерывно, порою тяжким грохотом, от которого земля содрогалась, и ровным рокочущим басом, из края в край, ни на миг не смолкая. Земля тряслась, кабины тракторов дребезжали.

— Поехали! — выглянув из кабины, крикнул Иван.

Дождь пошел уже стеновым ливнем, обрезая взгляд: вода и вода; а порою и вовсе рушился непроглядным серым обвалом.

Тракторы с трудом ползли даже обочиной. По колеям дороги вода шла пенистым белесым потоком.

Раз и другой грохнуло так, словно земля раскололась. Серая стена дождя облегла кабины. Казалось, ушла под воду техника, люди. Тяжелые ребристые колеса по воде «гальмовали», прокручиваясь на месте, их уводило в сторону, разворачивая машины. Вот-вот опрокинутся… Руль вышибало из рук.

Нослава богу, что дом недалеко. Добрались. Из кабины к вагончику не шли, а плыли через сплошную стену воды.

Тимоша нынче все на свете проспал: начало косьбы и начало дождя. Он проснулся от грохота, словно от взрыва, который сбросил его с постели.

— Мама! — закричал он, испуганно. — Мама! — распахнул двери вагончика и встал.

Когда начался дождь, Ольга, торопясь, бросилась собирать развешенное для просушки белье, иную рухлядь прятала под крышу. Потом, когда грохнуло раз и другой, потемнело и началсяливень, она побежала птицу загонять, беспокоясь о малых цыплятах да индюшатах. Она суматошилась, с трудом пробиваясь через дождевую завесу, оскальзываясь, порой обмирая при голубом сполохе близкой молнии и громовом раскате.