Влад Гринзайд - Бетонная серьга

Ну, слава Богу, обошлось — теперь можно и по коням. И куда девалась ещё недавняя филигранность движений, ну да чёрт с ней, с филигранностью, главное — Хокки жив. От души отлегло и настала расслабуха. Для поддержания сил решаю воспользоваться НЗ в виде шоколадных пирожных из кармана, для надёжности прижатых булочкой с маслом. Ковыряюсь в этом карманном бильярде весь путь до машины Берковича и перед самой открытой для меня дверцей наконец выуживаю ещё неплохо сохранившийся шарик. Булочка-пресс-папье, моя утренняя надежда, вываливается в радужную от подтёков масла и бензина лужу и закатывается под машину. бережно становлюсь на колени и шарю под машиной рукой. Элегантный плащ сковывает движения, поэтому снимаю его и ложусь на живот. Предательская бдительность покинула меня, обнажив тем самым пиджак пред всеми испытаниями судьбы. И вот булочка в руке, быстро поднятое не считается упавшим. Больше не иду на поводу у капризной снеди — надёжно прячу её во внутреннем кармане пиджака.

Мчимся домой. Хоккеист явно жив, но есть причины опасаться за него. Он требует, чтобы Беркович ехал быстрее и чтобы опустил уши. Уж не знаю, что ему грезилось, но скорость, опущенные уши, шлемофоны и прочие продукты моего яркого воображения сложились в единую картину, в которой не хватало только вертолёта. И вертолёт не заставил себя долго ждать. На полпути пришлось сбросить балласт, который самоотверженно приняли на себя лацканы пиджака. Я слышал когда-то рассказ военного пилота, ничто не сравнится с возвращением домой налегке. Подтверждаю — он прав.

В общаге уже было темно, и я по стеночке добрался до своей комнаты. Саня, великовозрастный студент, лишённый общежития из-за чрезмерно затянувшейся учёбы, делил со мной комнату-одиночку. Он спал на матрасе на полу под прислонённым к стене кульманом. Насколько возможно бережно снимаю пиджак и вешаю на спинку стула. — Саня, — громко шепчу я, — я пиджак вернул!

Я нарушаю главное правило вертолётной эскадрильи держаться вертикально и склоняюсь над ним, что как правило ничего хорошего не сулит. В отблесках уличного фонаря я вижу санино искажённое ужасом лицо. Несмотря на темень и сон реакция молниеносная, и он палаткой растягивает над собой простыню. По скату этой палатки я сползаю на пол и, как истинный джентльмен, высовываю голову в коридор.

Это был первый и последний раз, когда я наблюдал испуг в этих выцветших видавших виды глазах.

_________________________________

* Роберт Бернс

**Владимир Высоцкий — «Памяти Василия Шукшина»

За время подготовки к госэкзамену на лицензию в моём портфеле накопилась приличная стопка бумаг — в основном всяких законов и стандартов. Чтобы они не пугали меня своим объёмом, я распечатывал их по необходимости и читал. Подготовишь перед выходом с работы несколько машинописных страниц и читаешь в автобусе. Всё так налегке, несколько листочков со скрепочкой. А уже дома подшиваю странички к предыдущим и кладу в портфель.

И вот настали времена, когда абстрагироваться от огромного объёма информации и прятаться за ширму из нескольких листочков стало невозможно. В то время я уже записался на курс подготовки и сдружился с несколькими собратьями по несчастью. Все мы так или иначе проворонили подачу документов на лицензию, и новое законодательство вдруг поставило нас перед необходимостью сдавать экзамен. В страхе перед этим испытанием мы начали дважды в неделю вечером после работы мотаться из Хайфы в Тель-Авив на курс подготовки. Но и этого казалось недостаточно. Мы решили дополнительно собираться вместе и гонять друг друга по материалу. Тут уже понадобилось всё отпечатанное сразу. Я попытался переложить все разрозненные листочки и брошюры в портфель и понял, что они туда не влазят. Пришлось доставать с антресоли чемодан на колёсиках. Адвокаты часто возят свои пухлые папки в «троллях» на колёсиках, но у них это выглядит как-то делово — чёрный костюм, приземистый саквояж с длинной телескопической ручкой, иногда в чемодане проглядывает портативный компьютер. Как правило эти люди идут быстрым шагом к зданию суда, попутно ведя сложные переговоры по телефону. Я же обзавёлся обычным чемоданом, облачался в джинсы и рубашку навыпуск, после работы плёлся вяло и отнюдь, не к зданию суда. Естественно, мой вид был далёк от делового человека, я походил на мудака, прозяпившего лицензию, коим в сущности и являлся.

Моё совершенно непрактическое но буйное воображение рисовало мне всякие вариации на тему «человек с портфелем». Вечером я выходил из дома, нарочито стращая детей, что мол папа разлюбил вас за то, что вы сегодня обожрались мороженым, и покидает вас навсегда. Неизменно в руке моей был чемодан, добавлявший правдивости моим угрозам. Пацаны ржали и спорили между собой, кого из них я разлюбил сильнее.

Порой мне представлялся Иосиф Бродский, покинувший родину с одним чемоданом, в котором были печатная машинка, две бутылки водки и сборник стихов Джона Донна. Иногда фантазии были веселее, например хрестоматийный случай, когда мультимиллионер вспоминает, как он покорил Америку, приехав в Нью-Йорк с парой сменного белья в портфеле и долларом в кармане. Или учёный, везущий на нескольких листках будущее науки.

Я же вёз в чемодане букву закона. Никаких там носков или трусов, — конституция, концентрация многовековой мудрости и справедливости. Этот документ из моего портфеля не будет пылиться, потому что ему уготовано место под стеклом национального музея. Как в дурном сне, образ получался собирательный и за короткое время грёз несколько раз менял обличие, успев побыть Галичем, Солженицыным, Давидом Азриэли. Мой герой прибывал на чужбину с этой самой буквой закона и уже там, лишённый гражданства, когда железный занавес навсегда закрыл дорогу назад, он понимал, что распечатанный им из интернета закон уже устарел, но даже будучи свежим, он являлся сплошной казуистикой и крючкотворством. Но и не это главное, дело в том, что закон израильский, никому даром не нужный, да ещё и написанный на иврите, что не даёт даже пустить его на подтирку из-за жирности и густоты еврейских букв. Можете представить себе психическое и моральное состояние человека, грезящего наяву подобным образом. Вот и в этот вечер, попужав детей невозвращением, с чемоданом в руке я направлялся в кибуц к Дафне, любезно предоставившей нам помещение для вечерних занятий. Чтобы не скомпрометировать Дафну отмечу, что собралось там человек шесть, прозявивших лицензию и обременённых многодетными семьями. Была там и симпатичная девушка Рони, обладавшая большим энтузиазмом и потрясающей работоспособностью. Уже поздно вечером, когда даже у двужильной Дафны начали слипаться глаза, Рони изъявила желание продолжить штудирование закона. Я, при полном отсутствии энтузиазма, но ведомый страхом предстоящего десятичасового экзамена, предложил Рони не злоупотреблять гостеприимством кемарящей Дафны и отправиться ко мне. Рони согласилась, и мы поехали.