Влад Гринзайд - Бетонная серьга

И вот свисток арбитра. Спортсмены выходят на площадку неполным составом и тяжелой походкой. В зале повис съестной дух общепита как в школьной столовой. Спортсмены тяжело топчутся по площадке, дыша перегаром и обмениваясь зычными отрыжками. Животы вздуты, и в них небеззвучно проходят метаболические процессы. Игра производится без мяча — его ритмичные постукивания сменились отрыжечным перезвоном, прерываемым нецензурной бранью.

Наша с Мироном ивритоязычная работодательница — человек в высшей степени закомплексованный. Любой неоднозначный взгляд или жест вызывают в её воспалённом мозгу множество подозрений и обид. Например, приходит она, как обычно, в середине дня. Все уже давно заняты своими делами, сидят, уткнувшись в компьютеры или гутарят по телефону со смежниками (опять-таки уткнувшись в компьютеры). А она из-за комплексов своих, соблюдая мифические правила этикета, здоровается очень тихо и прямо с порога, то есть с большого расстояния. Естественно мы, сидящие к двери спиной, часто не слышим этого и не реагируем. Отсутствие у нас реакции повергает работодательницу в уныние до конца рабочего дня. Она закрывается у себя в комнате на несколько часов. По выходе из комнаты она с надутым видом снисходит до нас. А под вечер, после того как весь день просидели вместе в одной конторе (всей конторы — три комнаты), как-то глупо здороваться.

Вот и сейчас произошло то же самое — разминулся с ней, не услышав шопота. Через несколько часов мы встретились на кухне при приготовлении кофе. Она молчит, мрачно орудует ложкой в стакане. Здороваться поздновато, а дружелюбность по отношению к ней продемонстрировать надо, а то ведь обидится, нафантазирует всякого, ударится в истерику. Лишнее это, а чего доброго и на зарплате отразится.

Ну я и решаю сказать ей нейтральную фразу: «Видишь, последнее время твои шоколадки не убывают, как прежде, — это я на диету сел».

Она, чувствуя отсутствие явного заговора между мной и Мироном против неё, смягчается и отвечает: «Да… у кого диета, а у кого и стресс, настроение не подходящее». Намекает на несложившуюся жизнь. Мол-де плющит её без мужика, колбасит всяко-разно. А я в свою очередь думаю: «Как же состояние духа влияет на аппетит?» Многие израильтяне, например, во время войны в Персидском заливе поправились, постоянно хлопая холодильником из-за стресса. И зачем вообще в чисто символической беседе ныть и намекать на тяжёлую долю, явно завидуя моей легкой. Ещё сглазит!

Я иду делиться мыслями с Мироном, по дороге обдумывая, в каких словах я ему это изложу. Ведь у работодательницы острейший слух плюс знание английского, стало быть интернациональные слова и русско-ивритский сленг надо сразу отбросить. Никаких «боссов», «шоколадов», «диет» и «стрессов», только славянские корни.

Слово «босс» мы уже давно заменили на «работодательница», как вы уже заметили, «шоколад» был назван «сладостями». Вы попробуйте для эксперимента вот так подбирать слова, сохраняя при этом темп речи, увидите, как это сложно.

Обрисовав Мирону возникшую на кухне ситуацию теми же словами, что рассказываю вам, я дошёл до ключевой фразы работодательницы о стрессах и диетах. Первым делом вместо «диеты» подвернулся «пост», однако тут же отпал, так как созвучен английскому «fast» и мог быть понят работодательницей, равно как и «стресс». В итоге вместо «Да… у кого диета, а у кого и стресс, настроение не подходящее» получилось следующее: «Да… кои из нас говеют, а кои не говевши маются да мытарствуют…»

Было это довольно давно с точки зрения новейшей истории, и произошло с тех пор много событий — рухнула Берлинская Стена. Вслед за ней развалилась Советская Империя. Миграции граждан стали свободными, и евреи уехали в Израиль. А в самом начале перестройки все заграничное заставляло млеть. В Россию шлынули звездинские, шуфутинские и токаревы со своими «галицыными» и «брайтонами».

Среди прочих заграничных товаров в Россию поступил и румынско-французский Борис Рубашкин. Он был снабжен легендой о белогвардейской эмиграции, а всё белогвардейское воспринималось с уважением — сохранили, дескать, на чужбине культуру и традиции, хоть и с акцентом, а говорят по-русски. И Борис Рубашкин попал в струю возвращенцев-великомученников. Я в ту пору был очень молод — учился в средних классах школы, но, несмотря на молодость, почувствовал подвох. Но пока всё нормально, мне просто что-то померещилось.

Борис Рубашкин придерживался классической манеры исполнять жанровые песни. После каждой подборки из двух-трех песен он уходил за кулисы и переодевался. Всё пока что нормально. Но вот в середине концерта он начал сдавать. Видимо, сказался возраст и длительный переезд. Объявили песню «Мурка». «Наверняка, — подумал я, — в своей длительной эмиграции он сохранил какой-нибудь неслыханный доселе исторический вариант этой песни». И вот на сцене появился Рубашкин. Ему показалось, что «Мурку» должен исполнять обязательно морячок. Бог с ним, пусть будет морячок, видимо, это и есть белогвардейско-французский колорит. Но морячок был из английского прошлого (а сейчас уже из позапрошлого) века. На нем была тельняшка, не удерживающая вываливающееся брюхо и берет с помпоном. Борис Рубашкин запрыгал по сцене, изображая предынфарктное «Яблочко». После этого он пропел:

Ну надо же, два Мурке!!!

— Ты кто?

— Я Мурке.

— И я Мурке!

Но всё это ерунда по сравнению с дальнейшими песнопениями румынско-французского белогвардейца. Он решил исполнить главную песню казачества «Любо, братцы, любо!».

Дело в том, что Борис Рубашкин пребывал в уверенности по поводу своего знания русского языка. Понятное дело, что он немного подзабылся, но ведь не настолько, чтоб не попробовать сымпровизировать. Как-то показывали по телевизору мальчика, уроженца Канады, который, никогда не слышав украинской речи, пишет по-украински стихи. Почему бы и Борису Рубашкину не поупражняться в гораздо более знакомом ему русском? И Рубашкин запел:

Потом суровому белогвардейцу показалось мало двух пуль, и он продолжил описывать неприятности, постигшие всадника:

Я в ту пору был очень молод, но несмотря на молодость я подумал: «Ну, блядь, и мудак же этот Борис Рубашкин!».