Влад Гринзайд - Бетонная серьга

В Хайфском политехническом университете Технионе, как и в любом уважающем себя учебном заведении есть большой спортивный комплекс. Неотъемлемым атрибутом такого комплекса является бассейн, и не какой-нибудь там бассейнчик, а олимпийский пятидесятиметровый крытый бассейн с джакузи, финской и турецкой саунами, роскошным газоном, буфетом и т. д.

За этим сообружением тщательно следят, раз в несколько лет реконструируют или достраивают новые площади: открытый бассейн, корт и другие прелести.

Очередная подобная реконструкция велась в районе парилок. Долго возились рабочие за временными фанерными ширмами. Результатом их деятельности стало полное обновление саун: новая метлахская плитка, дополнительные душевые кабины, роскошная деревянная обивка сухой сауны. Последним штрихом нововведений стала негромкая классическая музыка в сауне, лившаяся из невидимых репродукторов. Теперь сидеть там было одно удовольствие. Заслушавшись Моцартом, я просидел в сауне пятнадцать минут вместо обычных десяти, правда в конце концов жар от новой печи таки выгнал меня наружу, но я вышел оттуда обновленным, похудевшим и успокоенным музыкой.

После часового перерыва для плаванья и джакузи я вернулся в сауну послушать Бетховена, а еще через час — Листа. Так я проторчал в бассейне до позднего вечера, когда уже из главного репродуктора послышался призыв облачать телеса в одежды. Так я и сделал: ополоснулся, оделся и двинул на автобусную остановку.

В десять вечера на эту остановку стекается множество русскоговорящих людей. Это уборщики помещений — новые репатрианты. Почти всем им за пятьдесят, ивритом они владеют плохо и поэтому задействованы на уборочных работах. Они идут парами, потирают разъеденные хлоркой руки и обмениваются впечатлениями:

— Что-то сегодня долго провозились.

— Надо Володе сказать, что лучше мешки таскать в ближний контейнер.

— Да он не разрешит — слишком быстро заполняется.

— А какой автобус идет прямиком до Адара?

— 19.

Моё внимание привлекла группа людей с большими футлярами.

— Сегодня что-то сильно пекло».

— А ты в дальний угол садись — там не так чувствуется.

— Надо будет Володе сказать, чтоб починил стремянку, я с виолончелью сегодня чуть вниз не навернулся.

— А у меня от пара скрипка строй не держит.

— Откуда пар-то, мы ж над сухой сидим?

— Да я локтем перегородку мокрой сдвинул, а оттуда пар повалил.

— Надо завтра Володе сказать, чтоб заклеил.

— А где Антон Семенович?

— А ему сказали больше не приходить — у него слишком громкая одышка и он на сердце жалуется.

Подкатил девятнадцатый автобус, и оркестр в шлепанцах принялся затаскиввать свои духовые и смычковые внутрь, а я так и остался стоять на остановке.

Он всегда там прохаживался — чуть было не сказал «прогуливался» — ведь прогулкой это назвать сложно. Всегда одинаково одет — одна и та же рубашка с длинным рукавом и неизменные шорты для демонстрации увечия ноги, на ногах шлёпанцы, на голове бейсболка с длинным козырьком. Всё — точный расчёт. Вы даже не представляете себе, насколько он тонкий психолог. Всё продумано до мелочей, до последней секунды, ни одного лишнего движения. Вот он дошёл до светофора и стоит слева от дороги спиной к разделительному островку. Больная левая нога отдыхает на диагонально скошенном бордюре. Стоит, опершись на палку. На светофоре загорается красный, и поток машин останавливается, а он начинает свой путь против движения. Идёт быстрыми мелкими шажками, что-то бормочет. Прошёл метров пятьдесят и остановился, отдыхает. Я бы на его месте прошёл дальше, а он остановился именно здесь. Потом я понял, что это неспроста — он выбрал последнюю машину, успеющую проехать на зелёный плюс жёлтый. Дальше идти нет смысла — машины сами проедут мимо него, когда сменится светофор.

С момента его остановки до продолжения движения проходит секунд тридцать — время, достаточное для отдыха. Потом он движется обратно мимо ещё непройденных машин. Снова красный, и он опять под светофором — двусветофорный цикл завершён.

Ни одной ошибки, точный расчёт. Даже перекрёсток выбран с соответствующими интервалами светофора. Точность расчёта такова, что хромоногий калека успевает в час пик обойти все машины на этой линии, а движение здесь очень оживлённое. Я заметил, что даже хромота у него «правильная»: левая нога как у кавалериста выгнута наружу, так что стопа в естественном своём положении находится не слева от центра тяжести, а точно под ним. Идя слева от дороги по ходу движения, он несет тело над бодюром, оставляя тем самым больше места обгоняющим машинам. Когда же он идет лицом к движению, он менее компактен, но и ситуация уже не столь критична.

Я следил за ним с интересом долгие месяцы. Он тоже меня помнил. Поначалу приходилось закрывать окно при его приближении, но потом он избавил меня от этой необходимости, равнодушно проходя мимо. За всё это время он совершил только одну ошибку, отсрочив свой тридцатисекундный отдых на несколько секунд и продолжив идти спиной к движению, когда уже загорелся зелёный, и машины тронулись.

…Никакого нарушения с моей стороны, лишь допустимое отклонение влево в пределах проезжей части… И я одержал победу.

— Слышь, Толстый, одевайся скорей, есть халтура!

— Что на сей раз?

— Цирк.

— Цирк?

— Давай, шевелись, там гимнасточки, акробаточки…

— А нам-то что надо делать?

— Рабочие сцены, оплата после каждого дня.

— Поехали!

Ехать пришлось далеко — в «Сердце Хайфского залива», где располагался гастролировавший по Израилю цирк шапито. Погода стояла по-израильски зимняя, то есть дождь, сильный ветер, кругом разливанные лужи, как следствие забитых канализационных стоков.

На подъезде к означенному месту я еще из автобуса глазами стал искать главный ориентир цирка — купол. Почему-то купола не было, наверное из-за дождя я совсем дезориентировался в пространстве и гляжу в неправильном направлении.

По прибытии на место выяснилось, что купола я не нашел по другой причине — он рухнул и накрыл собой трибуны, и сооружение напоминало развалины древнегреческого театра. Брезент намок и впитал в себя глинистую породу, отчего полностью слился с ландшафтом. Естественно, никаких гимнасточек и акробаточек там не было.

Дождь немного утих, и мы с Альбертом присели на одну из ненакрытых брезентом трибун курить. Ни души. Через полчаса к нам присоединился забуханый мужичонка — работник цирка, который и пролил свет на ситуацию.

По бухалову брезент натянули плохо, и он рухнул до окончания гастролей. Все циркачи уехали. Работникам же сцены нужно было разобрать цирк на составные части и сложить в машины.