Андрей Наугольный - Ещё поживём

Однажды мне позвонили из больницы, велели принести одежду брату. Какому ещё брату? Не было у меня брата. Оказалось, после смерти матери Андрей порубил иконы, соседи вызвали милицию и скорую, так и оказался в больнице. Его оперировали по поводу язвы желудка. Я побежала туда, всё подтвердилось. Но впопыхах некоторые вещи принесла женские, так он сильно возмущался, ругал меня.

Когда Науголный и Новолодская стали жить вместе, я несколько раз была у них дома. Лара воспринимала мои приходы скорее негативно, потому что любые визиты приводили к алкоголю, а последствия были ужасны. Например, как это было в день похорон М. Сопина в 2011 году. В нашем кругу Сопина любили, после кладбища пошли к Наугольному, я даже взяла с собой спирт, так как народу ожидалось много. Все говорили об уходе Сопина, как о личной потере, много кричали. Я ушла рано, а вечер, говорят, закончился милицией. Конечно, меня угнетали такие факты. Я дала Наугольному рекомендацию в Союз, пыталась отвлечь, я всегда считала, что все лучшие должны быть в Союзе. Он, было, загорелся, приготовил с моей помощью документы, вторую рекомендацию дал Архипов. Но приём в Союз писателей его, увы, не остановил.

Андрей Наугольный принимал активное участие в акции «Культурный герой ХХI века». Когда кончался ХХ век, мы задавали друг другу вопрос: «Какой будет культура нового века?». Одни говорили — искусство будет ещё более сложным, другие — всё и так слишком усложнено, наоборот, скоро придёт пора самых простых человеческих ценностей. Одни говорили — в технократический век мы нуждаемся в капельке тепла, а другие твердили, что только интеллект приведёт человека к новым высотам.

Разброс наших мнений, ёрнических и серьёзных, хорошо отражён в журнале «Культурный герой ХХI века», его выпуском занималась в Доме актёра И. Горожанова. А Наугольный сказал: «Если культура вообще будет». В полной уверенности, что всё идёт на спад. Он говорит: «Ради чего ломали копья? Нет её, культуры, нет литературы, чьё влияние на мир ничтожно. Никто ничего не читает, во-первых. Смотрю на толпу упившейся пивом молодёжи, День города, конечно, что им ещё делать — только пьяной толпой ходить… Бить друг друга, уродовать. Это чернь. Она не способна понять». Он по телефону говорил с такими нервами, что страшно. А сами-то мы — кто, не чернь, что ли?

Позже, когда дела были совсем плохи, ходил Андрей и ко мне домой, просил еды и сигарет. Я иногда давала просто кашу в пакете или прямо в пригоршню. Он уходил, кивая, ел тёплую кашу из рук. Когда у меня были деньги, я сама ездила к нему на Прокатова, покупала сухие обеды, тушёнку. Я купила печатную машинку, отнесла, но получила выговор, что плохая. Ещё чаще помогал Архипов. Носил картошку. Архипов всегда отзывался о творчестве Андрея с восхищением: «Это гений, — говорил он, — несомненно».

А Наугольный часто болел, всё чаще лежал в больнице, постепенно потерял речь и говорил совсем неразборчиво, его понимали только Валера Архипов и Гоша Николаев. Раз у киоска на моей остановке столкнулась с Андреем, он забормотал что-то, но я не могла понять. Тогда купила батон и подала. Он мне руку давай целовать. Однажды он пришёл совсем в невменяемом виде, я по-настоящему испугалась тогда, пришлось прогнать. На ногах, в мороз, были комнатные тапки, так он и пошёл через мост. После того, как его выставили, он не перестал ходить, просто не звонил в дверь. Бросал в ящик письмо и уходил. Но там нельзя было разобрать почерк. Тогда я уговорила моего друга Сашу Дудкина разобрать и напечатать, чтобы я смогла прочесть. Так Саша помог мне сохранить часть писем Наугольного. Это душераздирающие тексты о себе, о тяжести бытия.

Там есть такие, например, слова: «Главные события в моей жизни: встреча с Галиной Щекиной — написание книги «ПМ» — разговор с М. Н. Сопиным, который сказал: «Твоя книга, Андрей, для Вологды, это «Доктор Живаго» для России. «ПМ» — сгусток мирового зла. Моими глазами…».

Есть и про Архипова: «Архипыч — Большой поэт. Настоящее чудо — его Голос. Его Величество Голос. Эхо древнерусской традиции в нашей культуре. Те самые скоморохи Тарковского. Где, как писал Еврипид: „Жизнь — есть смерть, а смерть — есть Жизнь“. Не сохранить такой голос — преступление. Это — национальное достояние. Я так считаю!».

Про Сопина: «Пока живёшь, душа, люби!» — прекрасная книга! Читаю и глотаю нитроглицерин. Обидно, что так жестока к Поэту жизнь. Но — видимо, по-другому нельзя. Человек без стадного инстинкта. Погорячился я, но — не совсем… Кое в чём был прав!».

Я тоже писала ему печатные письма на Прокатова. Вот, в жизни мы давно уже не разговаривали, а письма были. Такой отрывок, например:

«Не знаю, как другие, а эти стихи твои уже не потерялись, они схвачены моей жадной рукой и быстро напечатаны, вросли в белое поле экрана, и значит — они там навсегда. Ты сам протоптал их в снегу человеческой памяти. Повешу вечером в интернет, чтобы ещё закрепить их, потому что слишком кажется ненадёжным их след. В моем старом рассказе „Инверсия“, в том, что напечатан в „Дружбе народов“ (4/1996) — есть эта зыбкость прекрасного. Инверсия — след от самолёта на небе, когда самолёт уже исчез из виду. И эти строчки — инверсионный след божественного пера. Читая их, представляешь себе какие-то глубины. И ещё — я обычно не переношу стихов, густо посыпанных звёздами. А здесь они даже не лезут в глаза. Странно, однако. Когда я тебя не вижу, во мне загорается мстительное чувство, в силу многих, причинённых тобою, горестей. Ты знаешь, я раньше всегда любила говорить с тобой, но теперь это невозможно. Какой-то предел унижений я, видимо, перешла, и не только с тобой, но ни с кем не хочу говорить. Но, когда я эти строки читаю, то забываю об этих горестях. Наверно, всё мелкое, человеческое отходит на второй план, а остаётся инверсионный след божественного пера. Тебя напечатали в „Неделе“, рядом с Ермаковым. А нужно бы — вместо него».

Я любила его рассказы, стихи. Любила, но не смогла ему помочь. Невозможно помочь людям, которые сознательно идут к смерти. Вот, Андрей был — из таких.

Андрей Рудольфович Наугольный родился в Вологде 2 октября 1966 года. О том, как и почему это произошло, у него самого было множество версий. Передавать их подробно не имеет смысла, потому что, изучая подлинную историю семьи, я не нашла в ней подтверждений. То есть, то, что он рассказывал о себе, было в большинстве случаев выдумкой, фантастическим описанием реальных событий. Самое интересное, что он искренне верил в свои выдумки и так и жил в придуманном мире, очень сложно совмещая его с реальностью. Видимо, такова планида этого человека и поэта.