Франк Таллис - Неизлечимые романтики. Истории людей, которые любили слишком сильно

И всё же такое случается раз за разом. Наверно, потому что такова человеческая природа – желать того, чего мы не можем иметь. Запретный плод всегда сладок.

Карл Густав Юнг, чтимый за свою мудрость и необыкновенное, почти мистическое умение постигать суть вещей, вероятней всего, спал со своей первой психоаналитической пациенткой; а Вильгельм Райх, рассказывая в интервью о ранних годах психоанализа, сказал: «Бывали случаи, когда психоаналитики под предлогом осмотра половых органов… засовывали пальцы в вагины пациенток. Такое происходило довольно часто».

Помню, когда я был студентом, я обожал ходить на лекции одного клинициста: то, что он нам рассказывал, было для меня огромным откровением. Захватывающе и вместе с тем очень просто он разъяснил нам модель, описывающую психологию нескольких сложных психических расстройств. Пару лет спустя его выгнали из профессии. Он переспал с пациенткой, что привело к чудовищным последствиям.

Психотерапевты – тоже живые люди со своими недостатками, переживаниями и сомнениями. У нас тоже есть чувства, предпочтения, и мы реагируем на провокации. Как-то раз у меня была пациентка, привлекательная женщина тридцати лет, которая постоянно садилась так, что я видел верхнюю часть её чулок и нижнее бельё, и этот вид сильно меня отвлекал. Для поддержки зрительного контакта мне приходилось прикладывать значительные усилия. Смелый психотерапевт ухватился бы за возможность обсудить её проблемы с переносом. Но она обратилась ко мне из-за фобии, и мы хорошо продвигались вперёд. Мне всего лишь хотелось сделать порученную мне работу. Я не обращал внимания на её бельё – что, признаюсь, было непросто, – и со временем она стала садиться по-другому, сводя колени всё ближе и ближе. Терапия увенчалась успехом, и мы расстались с пациенткой на дружеской ноте. Может, мы могли бы пожениться и жить душа в душу. Но история не знает сослагательного наклонения.

Вертящиеся двери привели меня в огромное пространство со стеклянными лифтами и высокими галереями. Такой футуристический интерьер напомнил мне о книжках научной фантастики, которые я читал в детстве. Гудение и жужжание приближающегося робота обратили бы эту дивную иллюзию в реальность, но до меня доносился лишь визг электродрели и стук молотков. Больница была настолько новой, что в воздухе до сих пор витал запах свежей краски. Работало пока всего несколько отделений, и гигантское здание по большей части пустовало.

Я решил пройтись по нему и всё рассмотреть. Мне попались простенькая современная часовенка и полностью укомплектованные кабинеты, напоминавшие фотографии из рекламных каталогов. Некоторые кресла до сих пор стояли запакованные в целлофан. Я зашёл в лифт, нажал кнопку и стал наслаждаться головокружительным трепетом, когда пол подо мной тронулся вверх, а затем стал замедлять движение. Переливчатый звон возвестил моё прибытие на самый верхний этаж. Дверь скользнула в сторону, и я ступил в широкий коридорный пролёт, рассматривая на ходу разноцветные растяжки, свисающие с крыши.

Однако, когда я добрался до центра психического здоровья, моё настроение переменилось. Я почувствовал разочарование. Я привык бродить по старым психиатрическим больницам, и мне не хватало ощущения старины и дыхания прошлого. Я не мог вообразить в этих стенах жителей викторианской эпохи. Тут не было ни тайных посланий, выцарапанных на оконных рамах, ни любопытных диковинок, которые можно найти в заброшенных отделениях.

По идее, больницы должны быть одинаковыми и безликими, но на деле каждое здание имеет свою характерную, неповторимую атмосферу. Заброшенные психиатрические лечебницы, подобно танцующему костру, вдохновляют на рассказывание историй, в то время как частные психиатрические клиники (большинство которых напоминает фешенебельные отели) жужжат бульварными сплетнями. Сидя в ветхой комнатке отдыха или пустом буфете, я частенько ловил себя на мысли, что представляю себя второстепенным персонажем какой-нибудь таинственной и жуткой истории.

Однажды мне случилось работать с врачом-консультантом, известным своими теплом и добротой. До того как уйти в медицину, он изучал историю Средних веков; а ещё он говорил мягким, ласкающим слух баритоном. Он был интересным и сердобольным человеком, и я с радостью ходил на его консультации по клиническому обследованию. Но как-то один коллега рассказал мне по секрету, что этот самый врач параллельно заведует отделением в другой больнице, где пациентов связывают, насильно кормят, а медсёстры-садистки постоянно издеваются над ними. «Настоящая пыточная, – говорил коллега, зажигая сигарету и выпуская облако дыма. – Он творит там совершенно чудовищные вещи». Был ли добрый врач-консультант, которого я так сильно уважал, воплощением Джекила и Хайда? Эта история сильно запала бы мне в душу – она до сих пор кажется мне чем-то сродни городской легенде, – если бы мне самому лично не доводилось сталкиваться с подобными неординарными личностями и ситуациями в стационарах других больниц.

Когда я был ещё студентом, один психиатр, которого я не очень хорошо знал, объяснял мне, что делать клинические заключения ему помогает его китайский дух-наставник – целитель, рождённый во времена Конфуция. Было совершенно очевидно, что психиатр абсолютно не в себе, и я поражался тому, что, похоже, никто больше этого не замечал.

Был и такой случай, когда я вместе с консультантом посещал стационар и там познакомился с пациентом по имени Уильям, которому было уже за тридцать. До того как у него проявилось психическое заболевание, он работал старшим ординатором и был наставником того самого консультанта, с которым я пришёл. Несчастный Уильям очутился в кошмаре Кафки, оказавшись заточённым в палате отделения, которым сам когда-то руководил. Я до сих пор помню раздражённые нотки в его мольбах, когда он пытался убедить своего бывшего подчинённого, что он совершенно вменяем и его нужно отпустить. Воспоминание о нём по сей день холодит мне душу, словно жуткий момент из фильма ужасов.

Новая больница, в которой мне предстояло работать, не походила на место, от которого стоило ждать чего-то нетривиального, а уж тем более пугающе-странноватого. Слишком уж новой она была и слишком уж светлой. Тем не менее именно здесь, в безукоризненно чистой, стерильной атмосфере мне попался пациент, чьё желание совершило настолько неожиданную метаморфозу, что я снова ощутил себя в пограничной, сумеречной зоне.

Марку было немногим более сорока лет, он был геем и был очень щепетилен. У него наблюдались лёгкие обсессивно-компульсивные симптомы: он часто сомневался в том, не забыл ли сделать что-нибудь (например, выключить плиту перед уходом), после чего проводил ритуал проверки, к тому же он испытывал чрезмерную потребность в симметрии и порядке. Когнитивно-поведенческая терапия сделала своё дело, и его проблемное поведение почти что сошло на нет. Марк спросил меня, может ли он обратиться ко мне с ещё одной проблемой, которая не давала ему покоя.