Франк Таллис - Неизлечимые романтики. Истории людей, которые любили слишком сильно

– О чём бы вы хотели поговорить?

Марк помялся в кресле.

– Обо всех этих гейских штучках… – откликнулся он.

– Не уверен, что понимаю вас.

– Я вот тоже.

– Вы испытываете неловкость, замешательство?

– Нет, я бы так не сказал, я просто… хочу лучше понять самого себя.

Марк работал преподавателем в университете и состоял в отношениях с мужчиной моложе себя – с профессиональным вокалистом по имени Клаус, который приехал из Берлина. Они жили вместе в просторном доме, который Марк получил в наследство от дяди.

– Я люблю Клауса, – проговорил Марк. – Но почему-то секс с ним кажется мне каким-то неправильным.

Обычно их занятия любовью включали взаимную мастурбацию. Клаус хотел секса с проникновением, но Марк редко горел желанием такого способа любви.

– Я попросту не нахожу этот способ приятным, хотя мне следовало бы.

– Почему вы считаете, что вам «следовало бы»?

– Потому что другим людям он кажется приятным.

– Кому-то приятно, кому-то нет.

Марк ослабил галстук и расстегнул воротничок рубашки.

– Я чувствую, что таков мой долг перед Клаусом. – Он постучал пальцем по хромированному каркасу кресла, и послышался тихий звон. – Но так не должно чувствоваться. Мне должно хотеться доставить Клаусу удовольствие, потому что я люблю его. Во мне должно быть больше желания пойти навстречу и заниматься любовью так, как хочется ему.

Страх заражения является типичной чертой обсессивно-компульсивного расстройства. Хотя прежде Марк и не упоминал подобной боязни, я подумал, что причина, по которой он избегает проникновения в сексе, связана с переживаниями о чистоплотности. Порой пациенты не сразу рассказывают о самых волнующих симптомах – им нужно время, – однако оказалось, что Марка не беспокоят ни микробы, ни испражнения, ни ВИЧ (на который и он, и Клаус прошли проверку). Чуть позже на том же сеансе Марк признался, что анальное сношение для него всегда было связано с некоторой степенью «морального дискомфорта».

– Вы думаете, что делаете что-то неподобающее? – спросил я.

– Ну, когда дело касается других людей, то я не думаю, что они делают что-то неподобающее. А вот когда я сам…

– Что вы тогда чувствуете?

– Отвращение.

– Отвращение к процессу или отвращение к себе?

– И то, и другое.

Отвращение – базовое чувство, которое развилось у наших далёких предков с тем, чтобы защищать их от инфекций и болезней. Испорченная еда, выделения из тела, признаки разложения и болезни, а также организмы, связанные с заражением, – все они вызывают отторжение. Отвращение также касается и секса, потому что секс подразумевает контакт с телесными жидкостями и отверстиями, которые связаны с выделениями организма. Одна только мысль о них может запросто убить всё желание. Поэтому то, насколько пара способна сдерживать отвращение к подобным вещам, может служить индикатором близости в их отношениях. Он показывает, что партнёры в паре могут делать друг с другом такое, что не стали бы делать ни с кем другим.

– Клаус говорит, что ему не хватает близости…

Мысль о том, чтобы проглотить чужую слюну, вызывает отторжение у большинства людей, но именно этим мы и занимаемся, когда целуемся. К тому же следует отметить, что даже этот относительно безобидный акт не является универсальной чертой, присущей сексуальным ласкам. Изучение 168 культур показало, что только в 46 % из них поцелуй воспринимается как что-то романтическое. Более половины всех отношений не уходят дальше первого поцелуя. Парочки чаще целуются и расстаются, чем целуются и продолжают отношения. Близость балансирует на тонкой грани между отвращением и желанием, она – хрупкий компромисс между двумя мощными эволюционными императивами.

– Я понимаю желание Клауса. Если я не сделаю это ради него, то кто? Но когда мы начинаем заниматься любовью так, как хочет он, у меня пропадает всякий настрой.

Связи в мозгу, которые активируются всякий раз, когда мы испытываем инстинктивное отвращение, сплетены с более обширной и сложной системой, которая последовательно развивалась на протяжении всей нашей эволюции. Новейшие части этой системы – самые недавние связи – отвечают за способность человека мыслить. Так как высшие и низшие уровни этой системы взаимосвязаны, то суждения разума о моральной недопустимости тоже сопровождаются чувством инстинктивного отвращения. Подобная связь отражена в языке, которым мы привыкли описывать неподобающие действия: коррумпированная власть – «прогнившая», злокозненный человек «очерняет» или говорит «грязную» ложь, а от назойливого человека может «тошнить».

– Когда страсть сходит на нет, – спросил я Марка, – что вы чувствуете?

Он снова постучал по креслу.

– Я чувствую себя грязным.

Солнце начало клониться к западу, и Марка залило золотистым светом, падавшим из окна. Он поднял руку и прикрыл ею глаза.

– Прошу прощения. – Я поднялся с места, опустил жалюзи, и комнату окутало сиреневой тенью. – Так лучше.

Марк дождался, пока я вернусь в кресло, а затем продолжил:

– Я всегда испытывал чувство вины, оно всегда ворочалось внутри меня.

Несмотря на перемену взглядов и прогрессивное законодательство, в обществе всё ещё бытует стойкое предубеждение против гомосексуалистов. Кто-то не терпит гомосексуальность из-за религиозных убеждений, кто-то же считает её попросту противоестественным явлением. Взгляды, в основе которых лежат священные тексты, неподвластны никаким рациональным доводам; однако у многих биологических видов действительно наблюдается гомосексуальное поведение, поэтому оно, вне всякого сомнения, явление вполне естественное. Укоренившаяся в людском сознании гомофобия приводит к огромному числу негативных последствий, и самое распространённое – чувство вины.

Я полагал, что искать корень вины Марка предстоит очень долго. Однако, когда я предложил поговорить о его детстве, он тут же вспомнил несколько случаев подобного рода переживаний. Временами он прекращал рассказ и вздрагивал, прикладывая ладонь к щеке, как если бы у него вдруг страшно разболелся зуб.

– Что случилось? – спрашивал я.

– Мне стыдно.

Марку было очень сложно говорить о самых ранних событиях своего детства. Тем не менее за три последующих сеанса он рассказал достаточно, чтобы я смог установить чёткую связь между его воспитанием и чувством вины, которое сказывалось на его сексуальной жизни. Как ни печально, его история не была чем-то из ряда вон, и мне уже доводилось слышать множество подобных рассказов.

Марк вырос в рабочей семье, придерживавшейся очень строгих традиционных взглядов. Мать была заботливой, но вместе с тем холодной и отстранённой женщиной, а отец-итальянец, родившийся в Англии, воплотил в себе все худшие стереотипы средиземноморского мачо: постоянно делал гомофобные замечания и, похоже, был одержим мыслью, что его сын может оказаться геем. Также у Марка были две старшие сестры, которые копировали поведение отца и всегда отвечали на его замечания о гомосексуальности кислыми гримасами и полными отвращения взглядами. Когда Марку исполнилось пятнадцать, отец показал ему кухонный нож и сказал: «Если вдруг ты окажешься геем, то окажи себе услугу – вскрой себе вены». Скорее всего, отец Марка тоже был геем, и его поведение мачо проистекало из отрицания. Один из моих пациентов-геев рассказывал мне, что когда был подростком, то часто вместе со скинхедами устраивал «разнос чудилам». Невозможность принять собственную сексуальность может привести к чудовищным последствиям.