Виктор Квашин - Чокнутый собачник

— Ну, знаете! — я искренне возмутился. — Я бы с ними разобрался на вашем месте! Ничего себе, такого наговорили, в самых жестоких преступлениях обвинили — и «невиноваты»!

— Ты хочешь, чтобы я доказывал людям, что они совершили ошибки? Это смешно! Мало кто признаётся в своих ошибках. Нет уж, прояви снисхожденье, мне своих ошибок хватит до конца жизни отмаливать. Давай-ка поедим.

Он водрузил на стол большую алюминиевую кастрюлю литров на двадцать и стопку алюминиевых солдатских мисок. Стал накладывать во все миски кашу с мясом. Заметив мой совершенно недоумённый вид, сказал:

— Ужин — дело семейное. Все вместе и покушаем. Кулеш у меня сегодня, — с этими словами он то ли крякнул, то ли буркнул, дверь растворилась и в комнату, толкая лапами дверь и придерживая её боками, ворвалась свора разномастных собак. Я не успел испугаться, как они все уселись рядком вокруг стола. А хозяин перед каждой поставил миску с едой. Затем положил из той же кастрюли в такие же миски мне и себе, уселся и дал команду неким звуком. Псы принялись немедленно пожирать свои пайки, и через минуту миски были чисты, а собаки виляли хвостами. Я не успел и сообразить ничего.

Хозяин поднялся, отворил подпружиненную дверь и пригласил свору на выход. Мгновение, и в избе вновь остались мы вдвоём. Я был в замешательстве. Этот старик явно «не в себе». Пытается накормить меня собачьей едой из собачьей миски, семейный ужин у него с собаками, что-то с ними перерыкивается…

— Ты не беспокойся, прояви снисхожденье, пищу готовлю как себе, всё чистое, свежее. Не солю только, собакам вредно. Так что ты сам присаливай по вкусу, — он поставил на стол баночку с солью, — и подогрей, если желаешь; собачкам нельзя горячее. А я привык.

Отказываться было неудобно. К тому же, есть хотелось. Я посолил с краю, попробовал — действительно съедобно, даже вкусно. Я из города ещё не ел мяса, кроме тушёнки, а тут было действительно свежее мясо. «А чьё мясо?» — вспыхнул вопрос!

— А откуда мясо? — спросил я, и испугался.

— Из тайги.

— Так ведь лето — не сезон.

— Что же собакам летом травой питаться, прояви снисхождение?

Я примолк, не решаясь возражать. Между тем аппетит последовал старой русской поговорке, и миска моя оказалась пуста. Хозяин предложил добавки, но я поскромничал. Чай пили молча. Я достал из рюкзака конфеты. Хозяин с удовольствием смаковал карамельку с чаем.

— Что молчишь? Вижу, что не согласен со мною, — спросил он. — Аргументируй, прояви снисхожденье.

— Так столько собак, они всю живность в тайге уничтожат…

— Отвечаю: не уничтожат. Аргументирую. Мы — семья, стая. Я — вожак, так они признали. Они всё понимают и действуют согласованно по команде вожака. Ставлю задачу: добыть косулю, к примеру. Летом — только самца. Они идут и добывают только самца косули. Потроха, голова — их премиальные. Остальное я забираю на общий стол. Вот это, — он указал на кастрюлю, — кабанчик этого года опороса, как было заказано. Не веришь? Хочешь, сейчас зайца закажу?

Я представил мокнущего под кустом в такую непогодь несчастного зайчишку.

— Не надо. Я верю. Но ведь это собаки. В азарте они всё подряд зубами пощёлкают.

— Не-ет, у них дисциплина. Договорились брать зайца — значит, зайца и никого иного. Нарушителя они все вместе наказывают — потом долго никто не решается против правил поступать.

Всё-таки всё это было, по меньшей мере, необычно. Не укладывалось в голове.

— А как вы с ними договариваетесь? Они названия всех зверей знают?

— Конечно. У них язык богатый. По крайней мере, в нашей тайге всему название имеется.

— У них?

— Да. У собак. Я их язык выучил для простоты общения. Так сказать, в оригинале.

— Не они человеческий, а вы — собачий язык знаете?

— А что тут плохого? Люди обычно считают ниже своего достоинства понимать собачий, считают, что нижестоящие по лестнице эволюции должны сами учиться понимать человечий, это, мол, их проблема. Понимать речь они выучиваются быстро, хотя мы сами не всегда друг друга понимаем. Но собакам трудно говорить человечьи слова, у них нет подходящих органов. А мы можем почти всё правильно произносить по-собачьи. Так чего же не разговаривать? Зато открываются возможности стать настоящей собакой!

Он посмотрел на меня с усмешкой. Видимо, выражение у меня было совершенно растерянное.

— Ладно, хватит тебе на сегодня впечатлений. Давай отдыхать. Утро — мудренее.

Меня положили на нары. Долго ворочался. За стеной грохотал дождём и ветром тайфун.

— Не спится? — спросил хозяин.

— Не идёт сон. А как вас зовут?

— Джек.

— Ка-ак? — я приподнялся на своём ложе.

— Джек. Это имя моего кровного брата и спасителя я принял после его гибели. А что, тебе не нравится?

— Нормально…

— А у тебя собаки нет, — утвердительно сказал Джек.

— Была. В детстве. Болонка Кузя. Она под машину попала, когда я в четвёртом классе учился. Весёлая была собачка.

— И больше не было, — снова констатировал Джек.

— Больше не заводили, — я повернулся на бок и попытался уснуть.

Снилась всякая чушь. Под утро Джек-Потрошитель — именно так уложилось в мозгу его имя — угостил меня холодцом, в котором лежала челюсть с металлическими зубами. «Что тут странного? — уговаривал он меня попробовать, — холодец обычно варят из головы».

Проснулся я разбитым. Джек уже был на ногах.

Надо было бы выйти наружу. Видя мою нерешительность, он махнул рукой:

— Пойдём, представлю.

Вышли на крыльцо. Хозяин рыкнул, ткнулся носом мне в плечо. Собаки подходили по одной или по две, нюхали мои колени, виляли хвостом, отходили.

— Всё, ты — свой. Можешь ходить, где хочешь.

Утро, как всегда после тайфуна, было исключительно ясным, небо синим, вымытая листва — интенсивно зелёной. Лужи засыпаны ветками и листвой, ручейки ещё журчали по канавкам, в стороне рокотала река. И на всём играли сочные солнечные блики. Птицы на все голоса славили судьбу за то, что остались живы и снова видят солнце.

Я развесил свои палатки-манатки для просушки на солнышке, пошёл в дом. Джек вышел навстречу.

— Завтракай, там чай горячий.

— А вы?

— Не ем с утра. Ты сам хозяйствуй, не стесняйся. Я ненадолго.

Я достал галеты, баночку паштета, налил в кружку чая. Было вкусно. С кружкой в руке я ходил по комнате, осматривая и смакуя паштет с галетой. При солнечном освещении всё жилище выглядело вовсе не мрачно и даже уютно. Подошёл к иконе, присмотрелся — и отшатнулся: на меня глядела… собачья морда! В самом деле, на «иконе» была фотография настоящей собаки, по-видимому, лайки. Оклад был медным, довольно изящным, по всей поверхности его чеканкой выполнены собаки в фас и в профиль. Это никак не укладывалось в голове.