Светлана Кузнецова - Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Так вот, значит, как выглядел притон, в который шлялся отец после получки. И хотя люди здесь тихо жевали свои пирожки, а продавщица мирно читала газету, я понимала, что притон — это опасное место.

— Я куплю стаканчик пива? — наконец спросил отец и кивнул на пивной киоск через дорогу.

— Нет.

Отец помолчал, беспокойно почесал голову и через минуту добавил:

— С одного стаканчика не опьянею. Ты не бойся. Куплю?

— Нет. Идем домой, — я взяла отца за руку и потянула за собой.

— Дом в другой стороне.

Это меня изумило еще больше — оказывается, чтобы попасть домой, недостаточно было просто идти прямо, как шли, нужно было еще угадать правильное направление. Я растерялась: пространство искривляется, что ли?

Отец отвел меня домой, где бабуля с матерью, как выяснилось, потеряли меня и места себе не находили. Я подождала, пока они отчитают отца, а потом с гордостью сказала матери:

— Я не разрешила ему пить пиво!

— Молодец, — не проявив радости, ответила она.

Вечером отец все же ушел из дома и не появлялся три дня.

Однажды мать решила записать на бобинный магнитофон, как я рассказываю сказку про зайца в лубяной избушке и лису в ледяной.

— Ну вот… и заяц заплакал… — старательно произносила я.

— На каждом шагу у тебя «ну вот»! — сделала замечание мать. — Заново рассказывай, дед Мазай.

Мне хотелось исправиться, но предательское «ну вот» снова и снова срывалось с губ. Наконец мать махнула рукой: ну тебя, говори, как умеешь. И я, с осознанием, что безнадежна, досказала историю лисы, зайца и их избушек. Мое «ну вот» осталось в вечности, представителем которой на земле стал бобинный магнитофон «Соната-303».

Я хотела исправиться, чтобы мать была довольна мной. Возможно, мне следовало узнать тайну моего происхождения, чтобы понять, в чем моя ошибка. Может быть, я не человек — и именно это не нравится матери.

Мне представился случай выяснить это.

В конце апреля у отца сильно заболел живот — он лежал на тахте в Маленькой комнате и корчился, как червяк, которого бросили в кипяток. Мне было страшно за него, потому что червяки в кипятке долго не живут. Приехали люди в белых халатах и забрали отца в больницу, чтобы отрезать ему маленький придаток слепой кишки. Не зря мать сказала когда-то, что у него кишка тонка. Эта тяжелая болезнь теперь требовала неимоверных жертв от отца: он будет терпеть, пока люди в белых халатах отрезают ему воспалившийся придаток. Я надеялась, что после этого кишки у отца станут толще.

Когда его увезли в больницу, мать позволила мне спать с ней — на тахте в Маленькой комнате. Я перекочевала с бабулиной перины на постель моих родителей. Их тахта оказалась мягкой и не опасной, в отличие от «тридцатьчетверки» за шкафом в Большой комнате, котороя все еще притворялась тахтой деда.

Мать легла рядом — и я поняла, что это самый подходящий случай выяснить тайну моего происхождения.

— Как я появилась? — спросила я.

Она задумалась, а потом зачем-то рассказала мне, как встретилась с моим отцом.

В тот вечер от матери я узнала, что самая страшная вещь из всех, что только может случиться с девушкой в Городе на Волге, — не выйти замуж к двадцати годам. Без мужа в двадцать лет, как без паспорта, она — человек неполноценный. В кулинарном техникуме, где училась мать после школы, мужей не было. А в сквере, куда девушки из техникума ходили гулять, мужи не обращали на мою мать внимания.

В восемнадцать мать пошла работать на хлебозавод. В девятнадцать она научилась печь самые вкусные торты на свете. Но мужи все равно не обращали на нее внимания. В двадцать она смирилась, решив, что не найдет мужа никогда. Но когда она смирилась, начали происходить невероятные вещи.

Однажды осенью четыре дня шел ливень, и четыре дня все выше и выше поднималась вода в лужах — сначала по щиколотку, затем по колено. А потом лужи превратились в одно большое море. Моя мать ждала трамвай. Проехал грузовик и забрызгал ее грязью. Вдруг грузовик остановился, и из него вышел муж — красивый и с широкой улыбкой, похожий на капитана эскадрильи истребителей из черно-белого кино. Он попросил прощения за то, что забрызгал мою мать грязью и подвез ее до хлебозавода.

А вечером того дня моя мать снова ждала трамвай — она собиралась поехать домой, на Театралку. Ливень внезапно прекратился, а белый дым из трубы хлебозавода столбом поднялся в самое небо, предвещая ясную погоду. И тут к ней подошел второй муж — молодой фрезеровщик с Металлургического завода. У него были зеленые глаза, и еще он заикался. Моей матери стало жаль, что он заикается, и она согласилась погулять с ним в сквере.

На Театралке, где даже собаки знали друг друга, нельзя было скрыть двух мужей сразу. И моей матери пришлось выбирать. Она предпочла бы не выбирать, ведь выходить замуж было страшно. Но слишком быстро бежало время — с каждым днем мать становилась старше, с каждым днем у нее оставалось все более ограниченное число возможных вариаций будущего. Она ведь не знала про миллиарды других измерений, где могла сделать бесконечное количество выборов. И главное — не знала, что будущего не стоит бояться, ведь оно всего лишь проекция, фильм в кинотеатре бога.

На семейном совете долго обсуждали обоих мужей.

— Шофер веселый, а фрезеровщик симпатичный, — рассуждала мать.

— Ну, рожа — это временно, — произносил дед Николай. — Рожа пройдет. Ты на нее не смотри.

Выбор пал на фрезеровщика — мать призналась, что просто подбросила монетку. Было странно, что именно монетка решила вопрос моего появления на свет. Но для меня эта монетка, которой — как думала мать — было доверено будущее, стала самым ярким доказательством того, что вероятность не случайна.

Единственное условие, которое поставила бабуля Мартуля перед свадьбой: мой будущий отец должен был принести справку от доктора о том, что заикание не передается по наследству. Получить такую справку бабулю научила соседка по даче — старуха Роза.

— Но как появилась я?

— А тебя мы нашли в капусте, — пояснила мать.

— Я что, была пьяная и там заснула?

— Нет, ты там завелась, как червячок.

Значит, все-таки не человек, поняла я. Мать рассмеялась — и это меня успокоило: она смеется, следовательно ей не кажется ужасным тот факт, что я не отношусь к роду людей.

У матери на щеке была родинка. Я положила палец на эту родинку — так мне легче было заснуть. Мать терпела, а потом все-таки убрала мой палец, перевернулась на другой бок — спиной ко мне — и заснула.

Утром она подозвала меня, расстегнула свой халат и спросила:

— Вырос у меня живот?

Я посмотрела на ее пупок — он выпирал, как помпон на вязаной шапке. И ответила: