Светлана Кузнецова - Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

В конце сентября температура тела матери стала слишком высокой. Она лежала на тахте, бледная и похудевшая, и просила закрыть окно — хотя окно никто не открывал. Матери было холодно. Когда я замечала темные пятна у нее на лице, мне становилось страшно, и я пряталась в Большой комнате за диваном. Я была уверена, что в болезни матери виновата «тридцатьчетверка» — ведь она выползла из неведомого измерения, а кто знает, какие болезнетворные бактерии там обитают. Это «тридцатьчетверка» заразила воздух в нашей квартире — и теперь мать болеет.

Вечером пришел старик-доктор в круглых очках и белом халате. Короткие волосы у него торчали вверх, словно он натянул на голову ежа. Старик-доктор с помощью чудного прибора — стетоскопа — послушал, как дышит моя мать, и сказал, что у нее пневмония и нужно отвезти ее в больницу. Приехала карета скорой помощи и забрала мать в больницу, где ее стали лечить от пневмонии. Но это был сепсис.

В тот вечер я сидела за диваном и слушала крики карликовых человечков — крики гораздо более злобные, чем всегда. Отец уехал вместе с матерью на скорой, хотя врачи и не хотели его брать. А бабуля плакала на кухне. Память о горячем теле матери мешала мне сесть на подоконник и уйти в другое измерение. Тогда я взяла вазу, подошла к «тридцатьчетверке» и изо всех сил вазой ударила ее. Ваза рассыпалась на осколки. «Я тебя ненавижу», — сообщила я «тридцатьчетверке», та испуганно съежилась и снова превратилась в тахту деда.

Прибежала из кухни бабуля Мартуля, увидела осколки и вздохнула.

— Зачем же ты вазу разбила? Мать ругаться будет.

— Я случайно, — ответила я и сразу же поняла, что иногда ложь — это единственный выход. Без лжи мне не выжить в этом мире.

Мне надоело ходить по асфальту и говорить с людьми, поэтому я целую неделю провела в своем измерении. Все, что мне было нужно, находилось здесь: белые камни, быстрая река и ветер. Колония Жуков с надкрыльями цвета речного ила ползла вдоль Океана. Жуки расправляли крылья и присоединялись ко мне — мы летели на границе стратосферы, под нами лежали облака, скалы и береговая линия Океана. Если я преодолею скорость света, я научусь путешествовать во времени. Жаль, у меня все еще нет звездолета, умеющего развивать такую скорость. Но я всегда буду мечтать о нем — эта мысль ласкала душу, когда я приземлялась, ложилась среди белых камней и смотрела на Жуков в небе. Жуки в моем измерении летали уже вечность и не уставали никогда.

Прошло много дней с тех пор, как мать увезли в больницу. Настал октябрь. Я сидела на стуле в детском саду и ждала, когда меня заберет бабуля Мартуля. Но она не пришла. Из детского сада меня забрала бабушка Мишки Кульпина. Она надела на меня куртку и шапку и повела к дому. Всю дорогу она говорила, что люди иногда надолго уезжают в командировки, но потом возвращаются. Я так и не поняла, какую мысль она хотела до меня донести.

Бабушка Мишки Кульпина почему-то привела меня в квартиру старой татарки и оставила там. Бабанька сидела за столом на кухне и перебирала горох под настольной лампой. В горохе завелись насекомые.

— Всему своя срок, — увидев меня, сказала старая татарка и вздохнула.

Тамара сняла с меня шапку и куртку, взяла за руку и отвела в комнату. Здесь тикали настенные часы и стояла детская кроватка моих сестер. Я подошла и заглянула в нее — карликовые человечки лежали там с открытыми глазами и сопели. Это меня очень удивило: оказывается, они могли и не кричать.

Тамара принесла из кухни две бутылочки со смесью и стала кормить обоих человечков сразу. Они часто задышали, высасывая из бутылочек смесь, — похоже, пропитание доставалось маленьким гомункулам с большим трудом.

Моя мать любит этих человечков, почему же их кормит чужая девушка Тамара? Кто ей разрешил унести их и прикасаться к ним, как будто они принадлежали ей? Обида за мать была так велика, что я чуть не заплакала.

Тамара посмотрела на меня и сказала:

— Хочешь покормить их сама?

Я взяла у Тамары обе бутылочки и вставила их в гомункулов. Но что-то я делала не так, потому что они вдруг перестали сосать и начали корчиться — сначала яйцевидная, а за ней и та, что была похожа на старушку. Тамара сказала, что я неправильно держу бутылочки.

— Им неудобно, — объяснила она и стала придерживать мои руки, показывая, как именно нужно кормить гомункулов, чтобы они остались довольны.

Человечки сосали свой корм и смотрели на меня. Они меня изучают — вдруг поняла я. Еще никто не изучал меня с таким интересом, как гомункулы. Когда они наелись, я показала им свою родинку на голове и болячку на пальце. Человечки изучали части моего тела с изумленно приоткрытыми ртами, а потом уснули.

Тамара застелила простыней диван, положила подушку и сказал, что мне пора спать.

— Почему мне нужно спать у тебя? — спросила я.

— Потому что сегодня ты у меня в гостях, — объяснила она, села рядом и сидела, пока я не сделала вид, что сплю.

Утром пришла бабушка Мишки Кульпина и повела меня в детский сад. На улице моросил дождь. Рядом с подъездом стоял уазик, возле него курили двое мужчин, а другие двое выносили из уазика большой деревянный крест. На лавочке сидела бабуля Мартуля — в серой кофте деда и черном платке. Бабуля улыбнулась мне такой жалкой улыбкой, что захотелось подбежать к ней, обнять и прирасти к ее телу навсегда, превратиться в ее третью руку или хвост. Но мою ладонь крепко держала бабушка Мишки — кто знает, возможно, она вновь объявит меня преступницей, если я вырвусь и убегу от нее. И я прошла мимо бабули Мартули. Внутри меня все тряслось от горя, как малиновое желе.

Вечером меня снова забрала из сада Мишкина бабушка. На этот раз она молчала, шла быстро и тянула меня за руку. Куда на этот раз, опять к старой татарке? — пыталась угадать я.

Но она привела меня в нашу квартиру. На лестничной клетке я увидела деревянный крест, который утром выгружали из уазика двое мужчин. Дверь была открыта. Из квартиры слышались голоса. На полу в коридоре кто-то оставил много грязных следов. Соседка провела меня в Большую комнату. Там стоял гроб, обитый красным сукном с черной бахромой по двенадцати граням. А в гробу лежала женщина, похожая на мать очертаниями лица и тела. Губы у нее были ярко-красные — от формальдегида, которым замораживали мертвецов в морге, — а волосы скрывал чепчик. Рядом с гробом на табуретке сидела бабуля Мартуля в той же дедовой кофте и черном платке, что и утром. Мне показалась, что бабуля сошла с ума — она все время выла и сморкалась. Кто-то шептал: кесарево сечение… сепсис… сироты…

Я подошла к бабуле Мартуле, не обратив внимания на мертвую женщину, и сказала:

— Не плачь. Люди возвращаются из командировок.