Светлана Кузнецова - Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Бабуля обняла меня, уткнулась мокрым носом в мою щеку и завыла еще безумнее.

— Попрощайся с матерью, — бабуля тихонько подтолкнула меня к гробу. Я не поняла, чего она от меня хочет. Женщина в гробу не была моей матерью.

В ногах мертвой стояла Роза и строго смотрела на меня. Она пришла, чтобы делать то, что ей нравилось, — всю ночь шептать над гробом непонятные слова. Отпевать — называла это Роза. Она поправила покрывало на ногах мертвой и сказала:

— Быстро же ты собралась, не пожила, как следует, — Роза всегда была ласкова к покойникам.

Люди говорили о смерти так много, что я поверила, что мать умерла. Но поверить, что женщина в гробу и есть мать, я не могла. Эта мертвая имела нечто общее со шкафом или стулом, но не с матерью.

На третьи сутки у мертвой почернели губы, и ее повезли закапывать в землю. Отец держал меня за руку, когда гроб выносили и засовывали в пазик. Человек в черных очках все время фотографировал. Потом фотографии, которые он сделал, бабуля Мартуля завернула в целлофановый пакет и сунула в шкаф, между бельем.

Еще вечность — целых четыре дня — я жила с чувством бездомности в нашей квартире, которая вдруг стала нечистой, неуютной и пахла горькими каплями от сердца и мертвецами. Здесь с утра до вечера была отворена входная дверь и распахнуты окна, сюда ходили чужие люди и делали скорбные лица, разговаривая с бабулей. А бабуля все время плакала. Мертвая женщина, похожая на мать, уже лежала глубоко под землей, а Земля неслась вокруг своей звезды со скоростью 29,783 км/c. Еще бесконечно долго будут лететь звезды, планеты и галактики, даже когда от мертвой женщины не останется и следа, они все еще будут лететь. Но все это так или иначе не продлится дольше одного мига, ведь время относительно. Весь мир, с квазарами и утренней росой на траве, как камешек, что хранится в моем спичечном коробке, перекатится на ладони бога и вернется в исходную точку, в состояние абсолютного покоя. В кинотеатре выключится проектор, бог погрузится во тьму.

Какой же неудачницей нужно быть, чтобы умереть от сепсиса после изобретения пенициллина.

Бабуля Мартуля по-прежнему ходила в цех на дежурства. С должности завхоза она перевелась в сторожа, ведь сторожу положено было работать по графику сутки через двое, а не каждый день. Уходя в цех, она относила гомункулов в квартиру старой татарки, а меня оставляла с отцом. Иногда с ночного дежурства ее отпускали домой. Днем бабуля варила борщи и рисовые каши, а когда в форточку заглядывала синица, говорила:

— Это она нас навещает.

Когда бабуля уходила в цех, отец начинал рыться в шкафу, в трельяже, под раковиной, под ванной и даже в бачок унитаза заглядывал — он искал самогон, который — был уверен отец — прячет бабуля. Не находил — и убегал куда-то на несколько часов. Возвращался отец пьяным.

Пьяный отец плакал и стенал: «Света! Как мне жить, Света? Никому я не нужен. Я повешусь, Света». Одна часть меня сочувствовала отцу, а другая — прислушивалась к всплескам воды у валуна, похожего на лунный камень, где, рядом с бобровой плотиной, охотилась на мальков зубастая рыба.

Я проводила в своем измерении все больше времени. Летала с Жуками над Океаном. Спала на камнях у быстрой реки, а просыпаясь, шла к лунному валуну — здороваться с бобрами. Ну а потом снова отправлялась в полет. Километры этой холодной земли проносились далеко внизу подо мной. Я хорошо изучила исполинские скалы и холмы за скалами. Холмы тянулись до горизонта — тихие, покрытые низкорослым кустарником и ярко-красными ягодами. Сидя на скалах, как альбатрос, я смотрела на эти холмы и ждала, когда зайдет за горизонт большое оранжевое солнце. Кажется, я провела здесь сотни земных жизней — я летала так далеко, как не летали даже Жуки с надкрыльями цвета речного ила, сидела на скалах так долго, что теряла чувство времени, смотрела, как на холмы падает сумеречный свет, и не могла насмотреться — мне всегда не хватало хотя бы еще одной секунды, хотя бы еще одной вечности.

Жуки открыли мне много тайн. От них я узнала, что мое измерение со всеми его чудесами — Океаном, колонией жуков, трудолюбивыми бобрами, зубастой рыбой и белыми камнями у бурной реки — простирается на планете массой 5,9726·1024 кг. Ее экватор превышает 40070 км. Эллиптическая орбита этой планеты имеет перигелий радиусом 147 098 290 км и апогелий, радиус которого равен 152 098 232 км. У планеты один естественный спутник, поверхность которого изранена кратерами от ударов метеоритов. А атмосфера этой планеты состоит из кислорода, азота, аргона, углекислого газа и водяного пара. Жуки подтвердили мою догадку о том, что вселенная испещрена пространственно-временными туннелями. Мой пока еще несуществующий звездолет должен набрать скорость света, чтобы путешествовать по ним.

Как-то вечером бабуля отнесла гомункулов к старой татарке и ушла в цех. Отец заснул на полу в коридоре, а я сидела в темноте на подоконнике в Большой комнате, где когда-то любил сидеть кот Тасик, и смотрела на пустырь. Сухая трава была припорошена инеем. Я думала о гомункулах: может, им плохо в квартире старой татарки, возможно, им надоело сосать корм из бутылочек, который дает им Тамара, и они хотят изучить мои новые болячки?

Вдруг мне показалось, что в комнате, за моей спиной, кто-то есть. Я обернулась и увидела, что на тахте деда сидит, согнувшись, темная фигура. От ужаса я отвернулась к окну. Как же мне хотелось в тот момент оказаться среди сухой травы на пустыре, а не в этой комнате. Именно тогда я поняла, что вечность — это не бесконечное течение времени, это его максимальная концентрация в одном мгновении. Ты тонешь в секунде страха, а секунда длится вечно. Я пережила эту вечность и снова оглянулась. Темная фигура по-прежнему сидела на тахте. Что ей от меня надо? Еще одной вечности мне не пережить. Я спрыгнула с подоконника и, зажмурившись, пронеслась сквозь пространство Большой комнаты, в коридоре перепрыгнула через спящего отца и выскочила в подъезд, а потом во двор.

На мне было домашнее платье, испачканное вареньем, и носки. Я села на лавочку у подъезда. Лужи схватились ледяной коркой, а ветер раскачивал ветки клена, возле которого я в незапамятные времена разговаривала со старой татаркой о смерти. Прошла еще одна вечность — несколько минут. У меня зуб на зуб не попадал. Но вернуться домой я не могла — там сидела фигура.

Во сне будет теплее — решила я и легла на лавку. Меня разбудил участковый. Он часто бывал в нашем дворе — приходил в квартиру Ленки Сиротиной, когда ее мать била безмозглого старика. Бывал он когда-то давно и у нас — разговаривал с дедом Николаем о пропаже каких-то дворников с чужой машины. Участковый был уже не такой молоденький и не так гордо носил фуражку с кокардой, но, как и прежде, подмигнул мне, и спросил: